А какого черта я прозаседала до этих пор - а хотелось уже допереводить этот чертов последний эпизод, который в Нарн называется "Смерть Турина".
Now even as Níniel fled away, Túrin stirred, and it seemed to him that out of his deep darkness he heard her call to him far away; but as Glaurung died, the black swoon left him, and he breathed deep again, and sighed, and passed into a slumber of great weariness. But before dawn it grew bitter cold, and he turned in his sleep, and the hilts of Gurthang drove into his side, and suddenly he awoke. Night was going, and there was a breath of morning in the air; and he sprang to his feet, remembering his victory, and the burning venom on his hand. He raised it up, and looked at it, and marvelled. For it was bound about with a strip of white cloth, yet moist, and it was at ease; and he said to himself: ‘Why should one tend me so, and yet leave me here to lie cold amid the wrack and the dragon-stench? What strange things have chanced?’
Then he called aloud, but there was no answer. All was black and drear about him, and there was a reek of death. He stooped and lifted his sword, and it was whole, and the light of its edges was undimmed. ‘Foul was the venom of Glaurung,’ he said, ‘but you are stronger than I, Gurthang. All blood will you drink. Yours is the victory. But come! I must go seek for aid. My body is weary, and there is a chill in my bones.’
Then he turned his back upon Glaurung and left him to rot; but as he passed from that place each step seemed more heavy, and he thought: ‘At Nen Girith, maybe, I will find one of the scouts awaiting me. But would I were soon in my own house, and might feel the gentle hands of Níniel, and the good skill of Brandir!’ And so at last, walking wearily, leaning on Gurthang, through the grey light of early day he came to Nen Girith, and even as men were setting forth to seek his dead body, he stood before the people.
Then they gave back in terror, believing that it was his unquiet spirit, and the women wailed and covered their eyes. But he said: ‘Nay, do not weep, but be glad! See! Do I not live? And have I not slain the Dragon that you feared?’
Then they turned upon Brandir, and cried: ‘Fool, with your false tales, saying that he lay dead. Did we not say that you were mad?’ Then Brandir was aghast, and stared at Túrin with fear in his eyes, and he could say nothing.
But Túrin said to him: ‘It was you then that were there, and tended my hand? I thank you. But your skill is failing, if you cannot tell swoon from death.’ Then he turned to the people: ‘Speak not so to him, fools all of you. Which of you would have done better? At least he had the heart to come down to the place of battle, while you sit wailing!
‘But now, son of Handir, come! There is more that I would learn. Why are you here, and all this people, whom I left at the Ephel? If I may go into the peril of death for your sakes, may I not be obeyed when I am gone? And where is Níniel? At the least I may hope that you did not bring her hither, but left her where I bestowed her, in my house, with true men to guard it?’
And when no one answered him, ‘Come, say where is Níniel?’ he cried. ‘For her first I would see; and to her first will I tell the tale of the deeds in the night.’
But they turned their faces from him, and Brandir said at last: ‘Níniel is not here.’
‘That is well then,’ said Túrin. ‘Then I will go to my home. Is there a horse to bear me? Or a bier would be better. I faint with my labours.’
‘Nay, nay!’ said Brandir in anguish of heart. ‘Your house is empty. Níniel is not there. She is dead.’
But one of the women - the wife of Dorlas, who loved Brandir little - cried shrilly: ‘Pay no heed to him, lord! For he is crazed. He came crying that you were dead, and called it good tidings. But you live. Why then should his tale of Níniel be true: that she is dead, and yet worse?’
Then Túrin strode towards Brandir: ‘So my death was good tidings?’ he cried. ‘Yes, ever you did begrudge her to me, that I knew. Now she is dead, you say. And yet worse? What lie have you begotten in your malice, Club¬foot? Would you slay us then with foul words, since you can wield no other weapon?’
Then anger drove pity from Brandir’s heart, and he cried: ‘Crazed? Nay, crazed are you, Black Sword of black doom! And all this dotard people. I do not lie! Níniel is dead, dead, dead! Seek her in Teiglin!’
Then Túrin stood still and cold. ‘How do you know?’ he said softly. ‘How did you contrive it?’
‘I know because I saw her leap,’ answered Brandir. ‘But the contriving was yours. She fled from you, Túrin son of Húrin, and in Cabed-en-Aras she cast herself, that she might never see you again. Níniel! Níniel? Nay, Niënor daughter of Húrin.’
Then Túrin seized him and shook him; for in those words he heard the feet of his doom overtaking him, but in horror and fury his heart would not receive them, as a beast hurt to death that will wound ere it dies all that are near it.
‘Yes, I am Túrin son of Húrin,’ he cried. ‘So long ago you guessed. But nothing do you know of Niënor my sister. Nothing! She dwells in the Hidden Kingdom, and is safe. It is a lie of your own vile mind, to drive my wife witless, and now me. You limping evil - would you dog us both to death?’
But Brandir shook him off. ‘Touch me not!’ he said. ‘Stay your raving. She that you name wife came to you and tended you, and you did not answer her call. But one answered for you. Glaurung the Dragon, who I deem bewitched you both to your doom. So he spoke, before he ended: “Niënor daughter of Húrin, here is your brother: treacherous to foes, faithless to friends, a curse unto his kin, Túrin son of Húrin”.’ Then suddenly a fey laughter seized on Brandir. ‘On their deathbed men will speak true, they say,’ he cackled. ‘And even a Dragon too, it seems. Túrin son of Húrin, a curse unto your kin and unto all that harbour you!’
Then Túrin grasped Gurthang and a fell light was in his eyes. ‘And what shall be said of you, Club-foot?’ he said slowly. ‘Who told her secretly behind my back my right name? Who brought her to the malice of the Dragon? Who stood by and let her die? Who came hither to publish this horror at the swiftest? Who would now gloat upon me? Do men speak true before death? Then speak it now quickly.’
Then Brandir, seeing his death in Túrin’s face, stood still and did not quail, though he had no weapon but his crutch; and he said: “All that has chanced is a long tale to tell, and I am weary of you. But you slander me, son of Húrin. Did Glaurung slander you? If you slay me, then all shall see that he did not. Yet I do not fear to die, for then I will go to seek Níniel whom I loved, and perhaps I may find her again beyond the Sea.’
‘Seek Níniel!’ cried Túrin. ‘Nay, Glaurung you shall find, and breed lies together. You shall sleep with the Worm, your soul’s mate, and rot in one darkness!’ Then he lifted up Gurthang and hewed Brandir, and smote him to death. But the people hid their eyes from that deed, and as he turned and went from Nen Girith they fled from him in terror.
Then Túrin went as one witless through the wild woods, now cursing Middle-earth and all the life of Men, now calling upon Níniel. But when at last the madness of his grief left him he sat awhile and pondered all his deeds, and he heard himself crying: ‘She dwells in the Hidden Kingdom, and is safe!’ And he thought that now, though all his life was in ruin, he must go thither; for all the lies of Glaurung had ever led him astray. Therefore he arose and went to the Crossings of Teiglin, and as he passed by Haudh-en-Elleth he cried: ‘Bitterly have I paid, O Finduilas! that ever I gave heed to the Dragon. Send me now counsel!’
But even as he cried out he saw twelve huntsmen well-armed that came over the Crossings, and they were Elves; and as they drew near he knew one, for it was Mablung, chief huntsman of Thingol. And Mablung hailed him, crying: ‘Túrin! Well met at last. I seek you, and glad I am to see you living, though the years have been heavy on you.’
‘Heavy!’ said Túrin. ‘Yes, as the feet of Morgoth. But if you are glad to see me living, you are the last in Middle-earth. Why so?’
‘Because you were held in honour among us,’ answered Mablung; ‘and though you have escaped many perils, I feared for you at the last. I watched the coming forth of Glaurung, and I thought that he had fulfilled his wicked purpose and was returning to his Master. But he turned towards Brethil, and at the same time I learned from wanderers in the land that the Black Sword of Nar-gothrond had appeared there again, and the Orcs shunned its borders as death. Then I was filled with dread, and I said: “Alas! Glaurung goes where his Orcs dare not, to seek out Túrin.” Therefore I came hither as swift as might be, to warn you and aid you.’
‘Swift, but not swift enough,’ said Túrin. ‘Glaurung is dead.’
Then the Elves looked at him in wonder, and said: ‘You have slain the Great Worm! Praised for ever shall your name be among Elves and Men!’
‘I care not,’ said Túrin. ‘For my heart also is slain. But since you come from Doriath, give me news of my kin. For I was told in Dor-lómin that they had fled to the Hidden Kingdom.’
The Elves made no answer, but at length Mablung spoke: ‘They did so indeed, in the year before the coming of the Dragon. But they are not there now, alas!’ Then Húrin’s heart stood still, hearing the feet of doom that would pursue him to the end. ‘Say on!’ he cried. ‘And be swift!’
‘They went out into the wild seeking you,’ said Mablung. ‘It was against all counsel; but they would go to Nargothrond, when it was known that you were the Black Sword; and Glaurung came forth, and all their guard were scattered. Morwen none have seen since that day; but Niënor had a spell of dumbness upon her, and fled north into the woods like a wild deer, and was lost.’ Then to the wonder of the Elves Túrin laughed loud and shrill. ‘Is not that a jest?’ he cried. ‘O the fair Niënor! So she ran from Doriath to the Dragon, and from the Dragon to me. What a sweet grace of fortune! Brown as a berry she was, dark was her hair; small and slim as an Elf-child, none could mistake her!’
Then Mablung was amazed, and he said: ‘But some mistake is here. Not such was your sister. She was tall, and her eyes were blue, her hair fine gold, the very like¬ness in woman’s form of Húrin her father. You cannot have seen her!’
‘Can I not, can I not, Mablung?’ cried Túrin. ‘But why no! For see, I am blind! Did you not know? Blind, blind, groping since childhood in a dark mist of Morgoth! Therefore leave me! Go, go! Go back to Doriath, and may winter shrivel it! A curse upon Menegroth! And a curse on your errand! This only was wanting. Now comes the night!’
Then he fled from them, like the wind, and they were filled with wonder and fear. But Mablung said: ‘Some strange and dreadful thing has chanced that we know not. Let us follow him and aid him if we may: for now he is fey and witless.’
But Túrin sped far before them, and came to Cabed-en-Aras, and stood still; and he heard the roaring of the water, and saw that all the trees near and far were with¬ered, and their sere leaves fell mournfully, as though winter had come in the first days of summer.
‘Cabed-en-Aras, Cabed Naeramarth!’ he cried. ‘I will not defile your waters where Níniel was washed. For all my deeds have been ill, and the latest the worst.’
Then he drew forth his sword, and said: ‘Hail Gurthang, iron of death, you alone now remain! But what lord or loyalty do you know, save the hand that wields you? From no blood will you shrink. Will you take Túrin Turambar? Will you slay me swiftly?’
And from the blade rang a cold voice in answer: ‘Yes, I will drink your blood, that I may forget the blood of Beleg my master, and the blood of Brandir slain unjustly. I will slay you swiftly.’
Then Túrin set the hilts upon the ground, and cast himself upon the point of Gurthang, and the black blade took his life.
But Mablung came and looked on the hideous shape of Glaurung lying dead, and he looked upon Túrin and was grieved, thinking of Húrin as he had seen him in the Nirnaeth Arnoediad, and the dreadful doom of his kin. As the Elves stood there, men came down from Nen Girith to look upon the Dragon, and when they saw to what end the life of Túrin Turambar had come they wept; and the Elves learning at last the reason of Túrin’s words to them were aghast. Then Mablung said bitterly: ‘I also have been meshed in the doom of the Children of Húrin, and thus with words have slain one that I loved.’
Then they lifted up Túrin, and saw that his sword was broken asunder. So passed all that he possessed.
With toil of many hands they gathered wood and piled it high and made a great burning and destroyed the body of the Dragon, until he was but black ash and his bones beaten to dust, and the place of that burning was ever bare and barren thereafter. But Túrin they laid in a high mound where he had fallen, and the shards of Gurthang were set beside him. And when all was done, and the minstrels of Elves and Men had made lament, telling of the valour of Turambar and the beauty of Níniel, a great grey stone was brought and set upon the mound; and thereon the Elves carved in the Runes of Doriath:
TÚRIN TURAMBAR DAGNIR GLAURUNGA
and beneath they wrote also:
NIËNOR NÍNIEL
But she was not there, nor was it ever known whither the cold waters of Teiglin had taken her.
Here ends the Tale of the Children of Húrin, longest of all the lays of Beleriand.
Теперь, точно когда Ниниэль убежала прочь, Турин шевельнулся, и показалось ему, что из своей глубокой тьмы он слышит ее зов к нему издалека; но как Глаурунг умер, черное беспамятство оставило его, и он задышал глубоко снова и вздохнул, и впал в забытье великой усталости. Но прежде рассвета стало очень холодно, и он повернулся в своем сне, и рукоять Гуртанга воткнулась в его бок, и внезапно он проснулся. Ночь уходила, и в воздухе было дыхание утра; и он вскочил на ноги, вспоминая свою победу и жгучий яд на своей руке. Он поднял ее и посмотрел на нее, и удивился. Ибо она была обвязана полосой белой ткани, еще влажной, и ее [руки] боль была облегчена; и он сказал себе:
- Почему некто позаботился обо мне так и все же оставил меня лежать здесь среди развалин и драконьей вони? Что за странные вещи случились?
Затем он позвал громко, но ответа не было. Все было черным и мрачным вокруг него, и был смрад смерти. Он наклонился и поднял свой меч, и тот был цел, и свет его краев был не померкшим.
- Мерзок был яд Глаурунга, - сказал он, - но ты сильнее, чем я, Гуртанг. Всю кровь ты выпьешь. Твоя победа. Но хватит! Я должен идти искать помощи. Мое тело устало, и в моих костях холод.
Затем он отворотился от Глаурунга и оставил его гнить, но как он проходил от того места, каждый шаг казался более тяжелым, и он думал: «У Нен Гирит, может быть, я найдут одного из разведчиков, ждущих меня. Но хотел бы я быть вскоре в моем собственном доме и чувствовать нежные руки Ниниэль и доброе искусство Брандира!» И так наконец, идя устало, опираясь на Гуртанг, сквозь серый свет раннего дня он пришел к Нен Гирит, и точно когда люди отправлялись искать его мертвое тело, он стоят перед народом.
Тогда они отступили в ужасе, полагая, что это был его неупокоенный дух, и женщины запричитали и заслонили свои глаза. Но он сказал:
- Нет, не плачьте, но радуйтесь! Смотрите! Не жив ли я? И не убил ли я Дракона, которого вы боялись?
Тогда они повернулись к Брандиру и воскликнули:
- Дурак, с твоими ложными рассказами, говорящий, что он лежит мертвым. Разве не говорили мы, что ты был сумасшедший?
Тогда Брандир был ошеломлен и глядел на Турина со страхом в глазах, и он не мог сказать ничего.
Но Турин сказал ему:
- Это был ты, кто был там и позаботился о моей руке? Я благодарю тебя. Но твое искусство слабеет, если ты не можешь отличить обморок от смерти. – Затем он повернулся к народу: - Не говорите так с ним, дураки вы все. Кто из вас поступил бы лучше? По меньшей мере он имел мужество спуститься к месту битвы, пока вы сидели, причитая! Но теперь, сын Хандира, довольно! Есть много, что я хотел бы узнать. Почему ты здесь, и весь этот народ, кого я оставил в Эфеле? Если я могу идти в опасность смерти ради вас, можете вы не ослушиваться меня, когда я ушел? И где Ниниэль? По меньшей мере я могу надеяться, что вы не привели ее сюда, но оставили ее там, где я поместил ее, в моем доме, с верными людьми, чтобы охранять ее? – И когда никто не ответил ему: - Ну же, говорите, где Ниниэль? – воскликнул он. – Ибо ее первую я хотел бы видеть; и ей первой я расскажу о деяниях ночью.
Но они отвернули свои лица от него, и Брандир сказал наконец:
- Ниниэль здесь нет.
- Тогда это хорошо, - сказал Турин. – Тогда я пойду в свой дом. Есть ли лошадь, чтобы нести меня? Или носилки были бы лучше? [здесь, типа, игра слов: «bear» - «нести», «bier» - носилки (которым словом в каноне называются исключительно носилки для покойников)] Я падаю с ног от моих трудов.
- Нет, нет! – сказал Брандир в муке сердца. – Твой дом пуст. Ниниэль там нет. Она мертва.
Но одна из женщин – жена Дорласа, которая мало любила Брандира, - крикнула пронзительно:
- Не обращай внимания на него, господин! Ибо он безумен. Он пришел, крича, что ты мертв, и назвал это хорошими новостями. Но ты жив. Почему тогда должен его рассказ о Ниниэль быть правдой: что она мертва и даже хуже?
Тогда Турин шагнул к Брандиру:
- Так моя смерть была хорошей вестью? – воскликнул он. – Да, постоянно ты завидовал мне из-за нее, это я знал. Теперь она мертва, ты говоришь. И еще хуже? Какую ложь породил ты в своей злобе, Колченогий? Хочешь ли ты тогда убить нас мерзкими словами коль скоро ты не можешь владеть никаким другим оружием?
Тогда гнев изгнал жалость из сердца Брандира, и он воскликнул:
- Безумен? Нет, безумен ты, Черный Меч черной судьбы! И все эти слабоумные люди. Я не лгу! Ниниэль мертва, мертва, мертва! Ищи ее в Тейглине!
Тогда Турин остановился и похолодел.
- Откуда ты знаешь? – сказал он тихо. – Как ты устроил это?
- Я знаю это, потому что я видел ее прыжок, - ответил Брандир. – Но устроение было твоим. Она бежала от тебя, Турин, сын Хурина, и в Кабед-эн-Арас она бросилась, чтобы ей никогда не видеть тебя снова. Ниниэль? Ниниэль? Нет, Ниенор, дочь Хурина.
Тогда Турин схватил его и потряс его; ибо в этих словах он услышал шаги своей судьбы, настигающей его, но в ужасе и гневе его сердце не принимало их, как зверь, раненый до смерти, что будет ранить, прежде чем умрет, всех, кто вблизи него.
- Да, я Турин, сын Хурина, - вскликнул он. – Давно ты догадался. Но ничего ты не знаешь о Ниенор, моей сестре. Ничего! Она живет в Скрытом Королевстве и в безопасности. Это ложь твоего собственного подлого ума, чтобы свести мою жену с ума, и теперь меня. Ты хромающее зло – будешь ли ты преследовать нас обоих до смерти?
Но Брандир стряхнул его.
- Не трогай меня! – сказал он. – Оставь свой бред. Та, которую ты называешь женой, пришла к тебе и позаботилась о тебе, и ты не ответил на ее зов. Но некто ответил за тебя. Глаурунг Дракон, кто, я полагаю, приколдовал вас обоих к вашей судьбе. Так он сказал, прежде чем скончался: «Ниенор, дочь Хурина, вот твой брат: предательский к врагам, неверный к друзьям, проклятие своим родичам, Турин, сын Хурина». – Затем внезапно fey смех охватил Брандира. – На своем смертном одре люди будут говорить правду, говорят, - хихикнул/гоготал он. – И даже Дракон тоже, кажется. Турин, сын Хурина, проклятие на твоих родичей и на всех, кто дает тебе приют!
Тогда Турин схватил Гуртанг, и ужасный свет был в его глазах.
- И что будет сказано о тебе, Колченогий? – сказал он медленною – Кто сказал ей тайно за моей спиной мое настоящее имя? Кто привел ее к злобе Дракона? Кто стоял рядом и позволил ей умереть? Кто пришел сюда обнародовать этот ужас скорейше? Кто будет теперь злорадствовать надо мной? Люди говорят правду перед смертью? Тогда говори ее сейчас быстро.
Тогда Брандир, видя свою смерть на лице Турина, стоял неподвижно и не дрогнул, хоть он не имел оружия, кроме своего костыля; и он сказал:
- Все, что случилось, – это долгая история, [чтобы] рассказывать, и я устал от тебя. Но ты клевещешь на меня, сын Хурина. Наклеветал ли Глаурунг на тебя? Если ты убьешь меня, тогда все увидят, что нет. Все же я не боюсь умереть, ибо тогда я пойду искать Ниниэль, которую я любил, и, может быть, я найду ее снова за Морем.
- Искать Ниниэль! – воскликнул Турин. – Нет, Глаурунга ты найдешь и породишь ложь вместе. Ты будешь спать со Змеем, сотоварищем/партнером твоей души, и гнить в одной тьме!
Затем он воздел Гуртанг и рубил Брандира, и сразил его мертвым. Но люди спрятали свои глаза от этого деяния, и, как он повернулся и шел от Нен Гирит, они бежали от него в ужасе.
Затем Турин шел, как безумный, через дикие леса, то проклиная Средиземье и всю жизнь людей, то призывая Ниниэль. Но когда, наконец, безумие его горя оставило его, он посидел немного и обдумал все свои деяния, и он услышал себя плачущим: «Она обитает в Скрытом Королевстве и в безопасности!» И он думал, что теперь, хотя вся его жизнь была разрушена, он должен идти туда; ибо вся ложь Глаурунга постоянно вводила его в заблуждение. Поэтому он поднялся и пошел к Переправам Тейглина, и, как он проходил мимо Хауд-эн-Эллет, он воскликнул:
- Горько я заплатил, о Финдуилас, что когда-либо я уделял внимание Дракону. Пошли мне сейчас совет!
Но прямо как он кричал, он увидел двенадцать охотников, хорошо вооруженных, которые переходили через Переправы, и это были эльфы; и как они приблизились, он узнал одного, ибо это был Маблунг, главный охотник Тингола. И Маблунг приветствовал его, воскликнув:
- Турин! Встретились наконец. Я ищу тебя. и рад я видеть тебя живым, хоть годы были тяжелыми для тебя.
- Тяжелы! – сказал Турин. – Да, как ноги Моргота. Но если ты рад видеть меня живым, ты последний в Средиземье. Почему так?
- Потому что ты был считаем в чести среди нас, - ответил Маблунг, - и хоть ты избежал многих опасностей, я боялся за тебя в последней. Я наблюдал выход Глаурунга, и я думал, что он выполнил свою порочную цель и возвращается к своему Хозяину. Но он повернул в строну Бретиля, и в то же самое время я узнал от странников в земле, что Черный Меч Нарготронда появился там снова, и орки избегали его [леса] границ как смерти. Тогда я был наполнен страхом, и я сказал: «Увы! Глаурунг идет, куда его орки не дерзают, искать Турина». Поэтому я пришел сюда так быстро, как мог, предупредить тебя и помочь тебе.
- Быстро, но недостаточно быстро, - сказал Турин. – Глаурунг мертв.
Тогда эльфы посмотрели на него с удивлением и сказали:
- Ты убил Великого Змея! Восхваляемо всегда будет твое имя между эльфов и людей!
- Мне все равно, - сказал Турин. – Ибо мое сердце также убито. Но коль скоро вы пришли из Дориата, дайте мне новости о моих родичах. Ибо мне было сказано в Дор-Ломине, что они бежали в Скрытое Королевство.
Эльфы не дали ответа, но наконец Маблунг сказал:
- Они сделали так в самом деле, в год прежде прихода Дракона. Но они не там сейчас, увы!
Тогда сердце Турина замерло, слыша шаги судьбы, что будет преследовать его до конца.
- Говори! – воскликнул он. – И будь быстр!
- Они отправились в глушь искать тебя, - сказал Маблунг. – Это было против всех советов; но они желали идти в Нарготронд, когда стало известно, что ты был Черный Меч; и Глаурунг вышел, и вся их стража была рассеяна. Морвен никто не видел с того дня; но Ниенор имела чары немоты на себе и бежала на север в леса, как дикий олень, и была потеряна.
Тогда к удивлению эльфов Турин расхохотался громко и пронзительно:
- Это ли не шутка? – воскликнул он. – О прекрасная Ниенор! Так она бежала из Дориата к Дракону и от Дракона ко мне. Какая сладкая милость судьбы! Смуглая, как ягода, она была, темными были ее волосы; маленькая и стройная, как эльфийское дитя, никто не мог ошибиться в ней!
Тогда Маблунг был изумлен, и он сказал:
- Но здесь какая-то ошибка. Не такова была твоя сестра. Она была высокая, и ее глаза были голубые, ее волосы чистого золота, истинное подобие в женском облике Хурина, ее отца. Ты не мог видеть ее!
- Я не мог, я не мог, Маблунг? – воскликнул Турин. – Но почему нет? Ибо смотри, я слеп! Разве ты не знал? Слеп, слеп, ощупью блуждающий с детства в темном тумане Моргота! Поэтому оставь меня! Иди, иди! Иди обратно в Дориат, и пусть зима скрючит его! Проклятие на Менегрот! И проклятие на твое поручение! Оно только было недостающим. Теперь приходит ночь!
Затем он бежал от них как ветер, и они были наполнены удивлением и страхом. Но Маблунг сказал:
- Какая-то странная и ужасная вещь случилась, которой мы не знаем. Давайте последуем за ним и поможем ему, если сможем: ибо теперь он fey и безумен.
Но Турин помчался далеко впереди них и пришел к Кабед-эн-Арас, и остановился неподвижно; и он услышал рев воды и увидел, что все деревья вблизи и вдалеке были высохшими, и их увядшие листья падали скорбно как будто зима пришла в первые дни лета.
- Кабед-эн-Арас, Кабед Наэрамарт! – воскликнул он. – Я не оскверню твоих вод, где Ниниэль была омыта. Ибо все мои деяния были дурны, и последнее – наихудшее.
Затем он обнажил свой меч и сказал:
- Привет тебе, Гуртанг, железо смерти, ты одно теперь осталось! Но какого господина или верность ты знаешь, исключая руку, что владеет тобой? Ни от какой крови ты не отпрянешь. Возьмешь ли ты Турина Турамбара? Убьешь ли ты меня быстро?
И из клинка прозвучал холодный голос в ответ:
- Да, я изопью твоей крови, чтобы мне забыть кровь Белега, моего хозяина, и кровь Брандира, убитого несправедливо. Я убью тебя быстро.
Тогда Турин поместил рукоять в земле и бросился на острие Гуртанга, и черный клинок взял его жизнь.
Но Маблунг пришел и смотрел на отвратительное обличие Глаурунга, лежащего мертвым, и он смотрел на Турина, думая о Хурине, как он видел его в Нирнаэт Арноэдиад, и ужасной судьбе его родичей. Как эльфы стояли там, люди спустились от Нен Гирит посмотреть на Дракона, и когда они увидели, к какому концу жизнь Турина Турамбара пришла, они заплакали; и эльфы, узнав наконец причину слов Турина к ним, были поражены ужасом. Затем Маблунг сказал с горечью:
- Я также был уловлен в судьбу Детей Хурина и так словами убил того, кого я любил.
Затем они подняли Турина и увидели, что его меч был сломан на части. Так миновало все чем он владел.
Трудом многих рук они собрали дрова и сложили их в высокую кучу и сделали большой костер и уничтожили тело Дракона, пока он не стал только черным пеплом, и его кости разбились в пыль, и место того сожжения было навсегда голым и бесплодным. Но Турина они положили в высокий курган [там], где он пал, и осколки Гуртанга были помещены рядом с ним. И когда все было сделано, и менестрели эльфов и людей сделали плач, рассказывающий о доблести Турамбара и красоте Ниниэль, большой серый камень был принесен и помещен на курган; и на нем эльфы вырезали рунами Дориата:
ТУРИН ТУРАМБАР ДАГНИР ГЛАУРУНГА
И ниже они написали также:
НИЕНОР НИНИЭЛЬ
Но ее там не было, и не было никогда узнано, куда холодные воды Тейглина унесли ее.
Здесь заканчивается «Сказание о детях Хурина», самое длинное из всех песен [лэ] Белерианда.
