Итак, откуда Берен быть пошел по мнению лесного зверя.
О Берене.
Сначала в общих чертах вроде бы нормальный герой богатырской сказки. Княжич, воин. «Начал Иван-царевич возрастать, повадило ему на полевище ездить, стрелять гусей-лебедей, серых уточек. Раз постренулось ему на полевище войско вражеское. Налетел Иван-царевич на то войско, все посек в мелкую щепочку».
Далее вариант «ущерб-похищение».
«Раз вернулся Иван-царевич с охоты, а царство его все порушено-пожжено, народ кто побит, а кто в полон уведен».
Пока все табельно. Но именно с этой точки начинаются странности.
Сказочный богатырь отправляется на поиски врага. Наш герой Берен некоторое время вроде бы ведет войну один. Таким образом он из упрощенного, вырожденного эпоса переселяется в поздний, куда более строгий к деталям и реалиям. То есть, он уже не Иван-царевич, а Сигурд. Или даже Харальд Хардрада. Потому как описываются его деяния не вообще: «и побил он стражу того царя индейского», а гораздо конкретнее – «пожар в Друне».
Однако персонажу такого рода эпоса, в отличие от сказочного, приходится не только побеждать полчища, но и заботиться о делах каждодневных. В саге «Изгнание сыновей Уснеха» Дейрдре вспоминает о том, как младший брат Найси приносил хворост, а средний – добытого оленя. Да и перед бегством Дейрдре заклинательница Леборхам дает ей совершенно несказочные советы: «не есть там, где готовили пищу, не спать там, где ели».
Но Берена, в отличие от Диармайда и Найси с братьями, проблема хлеба насущного (то есть сегодняшнего) не волнует. Иван-царевич в своем походе живет охотой: «Натянул он лук, прицелился в медведицу…». Берен же ко всем прочим заморочкам военной жизни добавляет себе еще и принципиальное вегетарианство. И напоминает уже не Диармайда, а неких отшельников из саги «Плавание Майл-Дуна». Этот ирландский путешественник натыкался в море на таких персонажей. Одному, одетому лишь в собственные волосы, христианский бог ежедневно посылал ячменный хлебец и чашку воды. Другому чайки приносили лосося и горящую головню – возможно от того же покровителя…
Далее Берен все же отправляется в поход, причем через пренепрятнейшее место. Примерно как Дур-бану через долину змей. Но согдийская богатырка рубит змей направо-налево, и сам змеиный царь велит ее пропустить поскорее, лишь бы не губила его народ. Герой греческой сказки проходит сквозь змеюшник, держа в руке ветку растения, которого змеи боятся. Каким образом Берен проходит Нан-Дунгорфеб, остается за кадром. Прошел – и все!
Потом Берен проникает сквозь магическую завесу. По законам психологии и для сказочного, и для эпического персонажа дается объяснение, каким способом он одолел ту или иную преграду. То для подъема на хрустальную гору надевает он медвежьи когти, то садится на волшебное животное. Через огненную реку переезжает по полотенцу-мосту. Ну и так далее.
В нашем же случае выясняется, что Берен одолел оба вышеуказанные препятствия в состоянии сильного помешательства. Опять событие, сближающее данного героя с отшельниками в молитвенном экстазе, но уводящее от богатырей и царевичей.
Отшельников и юродивых ведь бог не только снабжает пропитанием, но и оберегает от всяких опасностей.
Точно также непонятно как существовал Берен в Дориате, пока Лутиен не решила поговорить с ним.
Далее, Лутиен доставляет Берена к Тинголу и понимает, что дар речи вернула ему зря…
Вроде бы тоже все табельно, кроме того, что Берен сам своим хвастовством нарывается на «невыполнимое задание». Сказочный герой обычно ведет себя куда сдержаннее и логичнее. Он заранее знает, что заданием его обеспечат, но сам на рожон не лезет. Да и эпический герой, хоть и обязан искать приключений, берется за важное дело не из самомнения.
Никто в Хеороте не мог победить Гренделя – Беовульф, оказавшись там, существо одолел. Русские богатыри вообще выезжают на врага, чтобы просто уничтожить агрессора. Редкий прецедент в эпосе – Роланд, что из личной гордости не позвал помощь, а вступил в битву с огромной сарацинской армией малым числом. Но это уже попытка объяснить историческое событие – граф Хродланд с арьергардом короля Карла погиб при нападении вполне крещеных басков.
Получив невыполнимое задание, Берен отправляется в поход. Но не в Ангбанд, а в Нарготронд. Имея при себе кольцо Барахира.
Сюжет вроде бы вполне сказочный. «Не могу я, девушка, помочь тебе твоего жениха спасти. Только дальше в лесу живет моя старшая сестра. Пойди к ней, покажи этот платок – может, она тебе подсобит». В этом случае баба-яга и ее сестры выступают как раци – добрые советчики героини. Они же снабжают ее волшебными инструментами.
Есть и помощники-зирнитры. Например, герой похоронил валяющегося при дороге мертвеца, выкупил безденежного должника и в их лице приобрел могучего помощника – это ситуации помимо традиционного спасения жизни. Медведица, волчица, соколица помогают Ивану-царевичу потому, что тот не убил их на охоте. Вариант: осиротевшим волчатам убил быка на прокорм, а потом они явились взрослыми волками, чтобы сразиться со змеем.
Берен по отношению к Финроду ведет себя уже совсем странно. Скорее как персонаж злодейский («мерзкий ворон ночной», что требует у датской королевы «что под поясом носит она»; колдун, спасающий жизнь купцу при условии отдать ему «кто тебе первым навстречу выбежит»). Более всего напоминает он Чудо-Юдо Беззаконное из фильма «Варвара-краса»: «Должок!».
Но подобный вариант поведения встречается как раз в описаниях визитов всевозможных святых отшельников. Появляется такое существо, страшное видом, некультурное поведением в доме крестьянина и уводит дочь. Семья в горе, а потом оказывается, что отшельник спас девицу от неминуемых грехов и устроил в монастырь, где она просветлилась тоже до святости.
Финрод же реагирует тоже странно. Допустим, что у него есть выбор: стать раци (дав Берену коня, оружие, доспех, мешок консервов и большой носовой платок) или соратником.
Да, зирнитра по представлениям западных славян, зафиксированным в 7-8 веках нашей эры – материальный носитель некоей «натуральной магии». Самый понятный пример зирнитры - войсковое знамя. Формально тряпка на палке, реально – коллективная душа части. Зирнитрой может быть и живой человек: командир, вождь, ученый, волшебник. Его значение не только в его знаниях и профессиональных умениях, но и в надеждах, возлагаемых на него обществом.
Так вот, Финрод вдруг становится «одержим Береном». Не больно удачливый, но все-таки король, он вдруг забывает о своем долге перед народом Нарготронда, перед королем Фингоном, перед всеми союзниками. Более того, когда-то предсказав себе обет, который уведет во тьму, он призывает народ исполнить его, Финрода, неосторожно данную клятву. Что же, ему хочется увести во тьму как можно больше народа? Почему клятву Барахиру, на которую жмет, размахивая кольцом и рыдая, Берен, король ставит выше союзнических и данных куда ранее?
Аналогию можно увидеть только в визитах брахманов и опять же святых отшельников: не потрафишь им в малости – так ка-ак проклянут!
Дальше приключения Берена развиваются по такому же сценарию. В поединке Финрода с Сауроном, в поединке Лутиен с Морготом он никакого участия не принимает. Хотя не спит, не заключен в подземелье, не превращен во что-то неодушевленное, как это случается со сказочными героями. Цепенеет он не только перед Морготом, но и в Дориате, когда Лутиен очередной раз исчезает с его глаз.
В состоянии ступора смотрят свои видения христианские и мусульманские визионеры.
Дальше рассматривать путь Берена к свадьбе и славе нет смысла: кто-то выстилает ему путь счастливыми совпадениями и чужими смертями. Ну и небольшой персональный райчик до отбытия из Арды сильно напоминает блаженные пустыни тех же отшельников.
Так что мой вывод: Берен пришел не из волшебной сказки, не из героического эпоса. Его мир – особый позднейший эпический жанр, так называемые жития святых.
Житийная литература строится из мифологических и эпических сюжетов и формально напоминает сказку. Но идейная концепция ее совершенно иная: житие превозносит покорность и веру, обесценивая разум и подвиг. Потому для многих в фэндоме Берен – фигура отрицательная или комическая.
