В Неоконченных же этот небольшой абзац развернут на несколько страниц.
After this dream Tuor fell into a deep sleep, for before the night was over the tempest passed, driving the black clouds into the East of the world. He awoke at length in the grey light, and arose, and left the high seat, and as he went down the dim hall he saw that it was filled with sea-birds driven in by the storm; and he went out as the last stars were fading in the West before the coming day. Then he saw that the great waves in the night had ridden high upon the land, and had cast their crests above the cliff-tops, and weed and shingle-drift were flung even upon the terraces before the doors. And Tuor looked down from the lowest terrace and saw, leaning against its wall among the stones and the sea-wrack, an Elf, clad in a grey cloak sodden with the sea. Silent he sat, gazing beyond the ruin of the beaches out over the long ridges of the waves. All was still, and there was no sound save the roaring of the surf below.
As Tuor stood and looked at the silent grey figure he remembered the words of Ulmo, and a name untaught came to his lips, and he called aloud: ‘Welcome, Voronwĕ! I await you.’
Then the Elf turned and looked up, and Tuor met the piercing glance of his sea-grey eyes, and knew that he was of the high folk of the Noldor. But fear and wonder grew in his gaze as he saw Tuor standing high upon the wall above him, clad in his great cloak like a shadow out of which the elven-mail gleamed upon his breast.
A moment thus they stayed, each searching the face of the other, and then the Elf stood up and bowed low before Tuor's feet. ‘Who are you, lord?’ he said. ‘Long have I laboured in the unrelenting sea. Tell me: have great tidings befallen since I walked the land? Is the Shadow overthrown? Have the Hidden People come forth?’
‘Nay,’ Tuor answered. ‘The Shadow lengthens, and the Hidden remain hid.’
Then Voronwĕ looked at him long in silence. ‘But who are you?’ he asked again. ‘For many years ago my people left this land, and none have dwelt here since. And now I perceive that despite your raiment you are not of them, as I thought, but are of the kindred of Men.’
‘I am,’ said Tuor. ‘And are you not the last mariner of the last ship that sought the West from the Havens of Cirdan?’
‘I am,’ said the Elf. ‘Voronwĕ son of Aranwĕ am I. But how you know my name and fate I understand not.’
‘I know, for the Lord of Waters spoke to me yestereve,’ answered Tuor, ‘and he said that he would save you from the wrath of Ossĕ, and send you hither to be my guide.’
Then in fear and wonder Voronwĕ cried: ‘You have spoken with Ulmo the Mighty? Then great indeed must be your worth and doom! But whither should I guide you, lord? For surely a king of Men you must be, and many must wait upon your word.’
‘Nay, I am an escaped thrall,’ said Tuor, ‘and I am an outlaw alone in an empty land. But I have an errand to Turgon the Hidden King. Know you by what road I may find him?’
‘Many are outlaw and thrall in these evil days who were not born so,’ answered Voronwĕ. ‘A lord of Men by right you are, I deem. But were you the highest of all your folk, no right would you have to seek Turgon, and vain would be your quest. For even were I to lead you to his gates, you could not enter in.’
‘I do not bid you to lead me further than the gate,’ said Tuor. ‘There Doom shall strive with the Counsel of Ulmo. And if Turgon will not receive me, then my errand will be ended, and Doom shall prevail. But as for my right to seek Turgon: I am Tuor son of Huor and kin to Hŭrin, whose names Turgon will not forget. And I seek also by the command of Ulmo. Will Turgon forget that which he spoke to him of old: Remember that the last hope of the Noldor cometh from the Sea? Or again: When peril is nigh one shall come from Nevrast to warn thee. I am he that should come, and I am arrayed thus in the gear that was prepared for me.’
Tuor marvelled to hear himself speak so, for the words of Ulmo to Turgon at his going from Nevrast were not known to him before, nor to any save the Hidden People. Therefore the more amazed was Voronwĕ; but he turned away, and looked toward the Sea, and he sighed.
‘Alas!’ he said. ‘I wish never again to return. And often have I vowed in the deeps of the sea that, if ever I set foot on land again, I would dwell at rest far from the Shadow in the North, or by the Havens of Cirdan, or maybe in the fair fields of Nan-tathren, where the spring is sweeter than heart's desire. But if evil has grown while I have wandered, and the last peril approaches them, then I must go to my people.’ He turned back to Tuor. ‘I will lead you to the hidden gates,’ he said; ‘for the wise will not gainsay the counsels of Ulmo.’
‘Then we will go together, as we are counselled,’ said Tuor. ‘But mourn not, Voronwĕ! For my heart says to you that far from the Shadow your long road shall lead you, and your hope shall return to the Sea.’
‘And yours also,’ said Voronwĕ. ‘But now we must leave it, and go in haste.’
‘Yea,’ said Tuor. ‘But whither will you lead me, and how far? Shall we not first take thought how we may fare in the wild, or if the way be long, how pass the harbourless winter?’
But Voronwĕ would answer nothing clearly concerning the road. ‘You know the strength of Men,’ he said. ‘As for me, I am of the Noldor, and long must be the hunger and cold the winter that shall slay the kin of those who passed the Grinding Ice. Yet how think you that we could labour countless days in the salt wastes of the sea? Or have you not heard of the waybread of the Elves? And I keep still that which all mariners hold until the last.’ Then he showed beneath his cloak a sealed wallet clasped upon his belt. ‘No water nor weather will harm it while it is sealed. But we must husband it until great need; and doubtless an outlaw and hunter may find other food ere the year worsens.’
‘Maybe,’ said Tuor. ‘But not in all lands is it safe to hunt, be the game never so plentiful. And hunters tarry on the road.’
Now Tuor and Voronwĕ made ready to depart. Tuor took with him the small bow and arrows that he had brought, beside the gear that he had taken from the hall; but his spear, upon which his name was written in the elven-runes of the North, he set upon the wall in token that he had passed. No arms had Voronwĕ save a short sword only.
Before the day was broad they left the ancient dwelling of Turgon, and Voronwĕ led Tuor about, westward of the steep slopes of Taras, and across the great cape. There once the road from Nevrast to Brithombar had passed, that now was but a green track between old turf-clad dikes. So they came into Beleriand, and the north region of the Falas; and turning eastward they sought the dark eaves of Ered Wethrin, and there they lay hid and rested until day had waned to dusk. For though the ancient dwellings of the Falathrim, Brithombar and Eglarest, were still far distant, Orcs now dwelt there and all the land was infested by the spies of Morgoth: he feared the ships of Cirdan that would come at times raiding to the shores, and join with the forays sent forth from Nargothrond.
Now as they sat shrouded in their cloaks as shadows under the hills, Tuor and Voronwĕ spoke much together. And Tuor questioned Voronwĕ concerning Turgon, but Voronwĕ would tell little of such matters, and spoke rather of the dwellings upon the Isle of Balar, and of the Lisgardh, the land of reeds at the Mouths of Sirion.
‘There now the numbers of the Eldar increase,’ he said, ‘for ever more flee thither of either kin from the fear of Morgoth, weary of war. But I forsook not my people of my own choice. For after the Bragollach and the breaking of the Siege of Angband doubt first came into Turgon's heart that Morgoth might prove too strong. In that year he sent out the first of his folk that passed his gates from within: a few only, upon a secret errand. They went down Sirion to the shores about the Mouths, and there built ships. But it availed them nothing, save to come to the great Isle of Balar and there establish lonely dwellings, far from the reach of Morgoth. For the Noldor have not the art of building ships that will long endure the waves of Belegaer the Great.
‘But when later Turgon heard of the ravaging of the Falas and the sack of the ancient Havens of the Shipwrights that lie away there before us, and it was told that Cirdan had saved a remnant of his people and sailed away south to the Bay of Balar, then he sent out messengers anew. That was but a little while ago, yet it seems in memory the longest portion of my life. For I was one of those that he sent, being young in years among the Eldar. I was born here in Middle-earth in the land of Nevrast. My mother was of the Grey-elves of the Falas, and akin to Cirdan himself - there was much mingling of the peoples in Nevrast in the first days of Turgon's kingship - and I have the sea-heart of my mother's people. Therefore I was among the chosen, since our errand was to Cirdan, to seek his aid in our shipbuilding, that some message and prayer for aid might come to the Lords of the West ere all was lost. But I tarried on the way. For I had seen little of the lands of Middle-earth, and we came to Nan-tathren in the spring of the year. Lovely to heart's enchantment is that land, Tuor, as you shall find, if ever your feet go upon the southward roads down Sirion. There is the cure of all sea-longing, save for those whom Doom will not release. There Ulmo is but the servant of Yavanna, and the earth has brought to life a wealth of fair things that is beyond the thought of hearts in the hard hills of the North. In that land Narog joins Sirion, and they haste no more, but flow broad and quiet through living meads; and all about the shining river are flaglilies like a blossoming forest, and the grass is filled with flowers, like gems, like bells, like flames of red and gold, like a waste of many-coloured stars in a firmament of green. Yet fairest of all are the willows of Nan-tathren, pale green, or silver in the wind, and the rustle of their innumerable leaves is a spell of music: day and night would flicker by uncounted, while still I stood knee-deep in grass and listened. There I was enchanted, and forgot the Sea in my heart. There I wandered, naming new flowers, or lay adream amid the singing of the birds, and the humming of bees and flies; and there I might still dwell in delight, forsaking all my kin, whether the ships of the Teleri or the swords of the Noldor, but my doom would not so. Or the Lord of Waters himself, maybe; for he was strong in that land.
‘Thus it came into my heart to make a raft of willow-boughs and move upon the bright bosom of Sirion; and so I did, and so I was taken. For on a day, as I was in the midst of the river, a sudden wind came and caught me, and bore me away out of the Land of Willows down to the Sea. Thus I came last of the messengers to Cirdan; and of the seven ships that he built at Turgon's asking all but one were then full-wrought. And one by one they set sail into the West, and none yet has ever returned, nor has any news of them been heard.
‘But the salt air of the sea now stirred anew the heart of my mother's kin within me, and I rejoiced in the waves, learning all ship-lore, as were it already stored in the mind. So when the last ship, and the greatest, was made ready, I was eager to be gone, saying within my thought: “If the words of the Noldor be true, then in the West there are meads with which the Land of Willows cannot compare. There is no withering nor any end of Spring. And perhaps even I, Voronwĕ, may come thither. And at the worst to wander on the waters is better far than the Shadow in the North.” And I feared not, for the ships of the Teleri no water may drown.
‘But the Great Sea is terrible, Tuor son of Huor; and it hates the Noldor, for it works the Doom of the Valar. Worse things it holds than to sink into the abyss and so perish: loathing, and loneliness, and madness; terror of wind and tumult, and silence, and shadows where all hope is lost and all living shapes pass away. And many shores evil and strange it washes, and many islands of danger and fear infest it. I will not darken your heart, son of Middle-earth, with the tale of my labour seven years in the Great Sea from the North even into the South, but never to the West. For that is shut against us.
‘At the last, in black despair, weary of all the world, we turned and fled from the doom that so long had spared us, only to strike us the more cruelly. For even as we descried a mountain from afar, and I cried: ”Lo! There is Taras, and the land of my birth,” the wind awoke, and great clouds thunder-laden came up from the West. Then the waves hunted us like living things filled with malice, and the lightnings smote us; and when we were broken down to a helpless hull the seas leaped upon us in fury. But as you see, I was spared; for it seemed to me that there came a wave, greater and yet calmer than all the others, and it took me and lifted me from the ship, and bore me high upon its shoulders, and rolling to the land it cast me upon the turf, and then drained away, pouring back over the cliff in a great waterfall. There but one hour had I sat when you came upon me, still dazed by the sea. And still I feel the fear of it, and the bitter loss of all my friends that went with me so long and so far, beyond the sight of mortal lands.’
Voronwĕ sighed, and spoke then softly as if to himself. ‘But very bright were the stars upon the margin of the world, when at times the clouds about the West were drawn aside. Yet whether we saw only clouds still more remote, or glimpsed indeed, as some held, the Mountains of the Pelŏri about the lost strands of our long home, I know not. Far, far away they stand, and none from mortal lands shall come there ever again, I deem.’ Then Voronwĕ fell silent; for night had come, and the stars shone white and cold.
Soon after Tuor and Voronwĕ arose and turned their backs toward the sea, and set out upon their long journey in the dark; of which there is little to tell, for the shadow of Ulmo was upon Tuor, and none saw them pass, by wood or stone, by field or fen, between the setting and the rising of the sun. But ever warily they went, shunning the night-eyed hunters of Morgoth, and forsaking the trodden ways of Elves and Men. Voronwĕ chose their path and Tuor followed. He asked no vain questions, but noted well that they went ever eastward along the march of the rising mountains, and turned never southward: at which he wondered, for he believed, as did well nigh all Elves and Men, that Turgon dwelt far from the battles of the North.
После этого сновидения Туор погрузился в глубокий сон, ибо прежде чем ночь закончилась, буря прошла, гоня черные тучи на восток мира. Он проснулся наконец в сером свете дня и покинул высокое седалище, и, как он шел по сумеречному чертогу, он видел, что тот был наполнен морскими птицами, гонимыми штормом; и он вышел, когда последние звезды угасали на западе прежде прихода дня. Тогда он увидел, что великие волны в ночи неслись высоко на сушу и бросали свои гребни над вершинами утесов, и водоросли и галька были занесены даже на террасы перед дверями. И Туор посмотрел вниз с самой нижней террасы и увидел опирающегося на ее стену среди камней и морского прибоя эльфа, одетого в серый плащ, промокший от моря. Молча он сидел, глядя за пределы разрушения пляжей через длинные гряды волн. Все было тихо, и не было ни звука, исключая рев прибоя внизу.
Как Туор стоял и смотрел на молчаливую серую фигуру, он вспомнил слова Ульмо, и имя не ученное [в смысле, никто его этому имени не научал] пришло на его губы, и он позвал громко:
- Добро пожаловать, Воронвэ! Я жду тебя.
Тогда эльф повернулся и посмотрел вверх, и Туор встретил пронзительный взгляд его серых, как море, глаз и узнал, что тот был из высшего народа нолдор. Но страх и удивление увеличились в его взгляде, как он увидел Туора, стоящего высоко на стене над ним, одетого в свой большой плащ, как тень, из которой эльфийская кольчуга блестела на его груди.
Мгновение так они стояли, каждый изучая лицо другого, и затем эльф встал и поклонился низко перед ногами Туора.
- Кто ты, господин? – сказал он. - Долго я трудился в безжалостном море. Скажи мне: случились ли великие вести с тех пор, как я ходил по земле? Низвергнута ли Тень? Вышел ли Скрытый Народ?
- Нет, - ответил Туор. – Тень удлиняется, и Скрытое остается скрытым.
Тогда Воронвэ смотрел на него долго в молчании.
- Но кто ты? – спросил он снова. – Ибо много лет назад мой народ покинул эту землю и никто не жил здесь с тех пор. И теперь я понимаю, что, несмотря на твое одеяние, ты не из них, но из рода людей.
- Так и есть, - сказал Туор. – И не последний ли ты моряк последнего корабля, что искал запад от Гаваней Кирдана?
- Так и есть, - сказал эльф. – Воронвэ, сын Аранвэ, я. Но как ты знаешь мое имя и судьбу, я не понимаю.
- Я знаю, ибо Повелитель Вод говорил со мной вчера вечером, - ответил Туор, - и он сказал, что он спасет тебя от гнева Оссэ и пошлет тебя сюда быть моим проводником.
Тогда в страхе и удивлении Воронвэ воскликнул:
- Ты говорил с Ульмо Могущественным? Тогда велики в самом деле должны быть твои достоинство и судьба! Но куда поведу я тебя, господин? Ибо определенно королем людей ты должен быть, и многие должны прислуживать по твоему слову.
- Нет, я сбежавший раб, - сказал Туор, - и я внезаконник, одинокий в пустой земле. Но я имею поручение к Тургону, Скрытому королю. Знаешь ты, какой дорогой могу я найти его?
- Многие суть внезаконники и рабы в эти злые дни, кто не был рожден так, - ответил Воронвэ. – Повелитель людей по праву есть ты, я полагаю. Но будь ты высочайшим из всего твоего народа, никакого права не имел бы ты искать Тургона, и тщетным был бы твой поиск [квест]. Ибо даже приведи я тебя к его воротам, ты не мог бы войти.
- Я не прошу/предлагаю/велю [«bid», которое у Профессора обычно «велеть», но] вести меня дальше, чем ворота, - сказал Туор. – Там Рок будет сражаться с Советом/Намерением Ульмо. И если Тургон не примет меня, тогда мое поручение будет окончено, и Рок восторжествует. Но что до моего права искать Тургона: я Туор, сын Хуора и родич Хурина, чьи имена Тургон не забудет. И я ищу также по приказанию Ульмо. Забудет ли Тургон то, что он говорил ему когда-то: «Помни, что последняя надежда нолдор придет от Моря?» Или еще: «Когда опасность будет близка, некто придет из Невраста предупредить тебя». Я тот, кто должен прийти, и я облачен так в снаряжение, что было приготовлено для меня.
Туор удивился, слыша себя говорящим так, ибо слова Ульмо Тургону при его уходе из Невраста были неизвестны ему прежде, равно и никому, исключая Скрытый Народ. Поэтому более был изумлен Воронвэ; но он отвернулся прочь и смотрел на Море, и он вздохнул.
- Увы! – сказал он. – Я желаю никогда снова не возвращаться. И часто я клялся в глубинах моря, что, если когда-либо я ступлю на землю снова, я буду жить в покое далеко от Тени на севере или у Гаваней Кирдана, или, может быть, в прекрасных полях Нан-Татрен, где весна милее, чем желание сердца. Но если зло выросло, пока я скитался, и последняя опасность приближается к ним, тогда я должен идти к моему народу. – Он повернулся обратно к Туору. – Я поведу тебя к скрытым вратам, - сказал он, - ибо мудрый не будет противоречить советам/намерениям Ульмо.
- Тогда мы пойдем вместе, как нам советовали, - сказал Туор. – Но не скорби, Воронвэ! Ибо мое сердце говорит тебе, что далеко от Тени твоя долгая дорога приведет тебя, и твоя надежда вернется к Морю.
- И твоя также, - сказал Воронвэ. – Но теперь мы должны оставить его и идти в спешке.
- Да, - сказал Туор. – Но куда ты поведешь меня и как далеко? Не должны ли мы сперва подумать, как мы можем питаться в глуши или, если путь будет длинным, как миновать бесприютную зиму?
Но Воронвэ предпочел не отвечать ничего ясно касаемо дороги.
- Ты знаешь силу людей, - сказал он. – Что до меня, я из нолдор, и долгим должен быть голод и холодной – зима, что убьют родича тех, кто прошел Скрежещущий Лед. Все же как, думаешь ты, мы могли трудиться бессчетные дни в соленых пустынях моря? Или ты не слышал о дорожном хлебе эльфов? И я храню все еще то, что все моряки держат до последнего. – Затем он показал под своим плащом запечатанную сумку [«wallet» в данном случае – это сумка для хранения провизии, особенно в путешествиях], пристегнутую на его поясе. – Ни вода, ни погода не повредят его, пока он запечатан. Но мы должны беречь его до великой нужды; и, несомненно, внезаконник и охотник могут найти другую еду прежде, чем год ухудшится.
- Может быть, - сказал Туор. – Но не во всех землях безопасно охотиться, будь дичь никогда не столь изобильна. И охотники медлят в дороге.
Теперь Туор и Воронвэ были готовы уходить. Туор взял с собой маленький лук и стрелы, что он принес, помимо снаряжения, что он взял из чертога; но свое копье, на котором его имя было написано эльфийскими рунами севера, он поместил на стене в знак того, что он прошел. Никакого оружия не имел Воронвэ, исключая короткий меч только.
Прежде чем день был ярким, они покинули древнее жилище Тургона, и Воронвэ повел Туора вокруг, на запад от крутых склонов Тараса и поперек большого мыса. Там когда-то дорога из Невраста в Бритомбар проходила, которая теперь была только зеленым проселком между старых, одетых дерном рвов [dike - это и дамба, и ров, в зависимости от контекста. Здесь контекст никаких оснований для выбора не дает, поэтому я выбрала произвольно]. Так они пришли в Белерианд и в северную область Фаласа; и, повернув на восток, они искали темных окраин Эред Ветрин, и там они укрылись и отдыхали, пока день не уменьшился до сумерек. Ибо хоть древние жилища фалатрим, Бритомбар и Эгларест, были все еще далеко в отдалении, орки теперь жили там, и вся земля была наводнена шпионами Моргота: он боялся кораблей Кирдана, что приходили временами, совершая набеги на берега, и присоединялись к налетам, высылаемым из Нарготронда.
Теперь, как они сидели, закутанные в свои плащи, как тени под холмами, Туор и Воронвэ говорили много друг с другом. И Туор спрашивал Воронвэ касаемо Тургона, но Воронвэ рассказывал мало о таких материях и говорил скорее о жилищах на острове Балар и о Лисгарде, земле тростников в Устьях Сириона.
- Там теперь число эльдар увеличивается, - сказал он, - ибо все больше бегут туда из обоих родов от страха Моргота, усталые от войны. Но я не покинул мой народ по моему собственному выбору. Ибо после Браголлах и нарушения Осады Ангбанда сомнение впервые пришло в сердце Тургона, что Моргот может оказаться слишком силен. В тот год он выслал первых из своего народа, что прошли его ворота изнутри: немногие только, по тайному поручению. Они спустились по Сириону к берегам около Устьев и там строили корабли. Но это не было им полезно нисколько, исключая только прийти на великий остров Балар и там установить одинокие жилища, далеко от досягаемости Моргота. Ибо нолдор не имеют искусства строительства кораблей, что будут долго выдерживать волны Белегаэра Великого.
Но когда позже Тургон услышал о разорении Фаласа и разграблении древних Гаваней Корабелов, что лежали там прежде нас, и было сказано, что Кирдан спас остатки своего народа и отплыл прочь на юг в залив Балар, тогда он выслал вестников заново. Это было только мало времени назад, все же это кажется в памяти самой длинной частью моей жизни. Ибо я был один из тех, кого он послал, будучи молодым годами среди эльдар. Я был рожден здесь, в Средиземье, в земле Невраст. Моя мать была из Серых эльфов Фаласа и родственница самого Кирдана – было много смешивания народов в Неврасте в первые дни правления Тургона – и я имею морское сердце народа моей матери. Поэтому я был среди выбранных, коль скоро наше поручение было к Кирдану, искать его помощи в нашем кораблестроении, чтобы какое-то послание или мольба о помощи могла прийти к Владыкам Запада, прежде чем все будет потеряно. Но я медлил по пути. Ибо я видел мало земель Средиземья, и мы пришли в Нан-Татрен весной года. Прелестна до очарования сердца та земля, Туор, как ты найдешь, если когда-либо твои ноги пойдут по дорогам на юг вниз по Сириону. Там есть лекарство от всей тоски по морю, исключая для тех, кого Судьба/Рок не отпустит. Там Ульмо только слуга Йаванны, и земля привела к жизни богатство прекрасных вещей, что за пределами мысли сердец в суровых холмах севера. В той земле Нарог соединяется с Сирионом, и они не спешат больше, но текут широко и спокойно через живые луга; и везде вокруг сияющих рек ирисы как цветущий лес, и трава наполнена цветами, как драгоценные камни, как колокола, как пламена красного и золотого, как пространства многоцветных звезд на небосводе зелени. Все же прекраснее всего ивы Нан-Татрена, бледно-зеленые или серебристые на ветру, и шорох их бесчисленных листьев – чары музыки: день и ночь пролетали бы несчитанными в то время, как все еще я стоял по колено в траве и слушал. Там я был зачарован и забыл о Море в моем сердце. Там я бродил, называя новые цветы, или лежал, мечтая, среди пения птиц и жужжания пчел и мух; и там я мог бы все еще жить в удовольствии, оставив всех моих родичей, будь то корабли тэлери или мечи нолдор, но моя судьба не желала так. Или сам Повелитель Вод, может быть; ибо он был силен в той земле.
Так пришло в мое сердце сделать плот из ивовых ветвей и двинуться на яркую грудь Сириона; и так я сделал, и так я был взят. Ибо в один день, когда я был на середине реки, внезапный ветер пришел и поймал меня, и понес меня прочь из Земли Ив вниз к Морю. Так я пришел последним из вестников к Кирдану; и из семи кораблей, что он строил по просьбе Тургона, все, кроме одного, были тогда полностью готовы. И один за одним они отплывали на запад, и никто все же не вернулся когда-либо, равно никаких вестей о них не было слышано.
Но соленый воздух моря теперь возбудил вновь сердце родичей моей матери во мне, и я радовался волнам, изучая все корабельное предание, как было оно уже хранимо в уме. Так, когда последний корабль и величайший был готов, я жаждал ехать, говоря в моих мыслях: «Если слова нолдор верны, тогда на Западе луга, с которыми Земля Ив не может сравниться. Там нет ни увядания, ни какого-либо конца Весны. И, может быть, даже я, Воронвэ, могу прийти туда. И в наихудшем случае блуждать по водам лучше намного, чем в Тени Севера». И я не боялся, ибо корабли тэлери никакая вода не может потопить.
Но Великое Море ужасно, Туор, сын Хуора; и оно ненавидит нолдор, ибо оно выполняет Приговор валар. Худшие вещи оно содержит, чем утонуть в бездне и так погибнуть: отвращение и одиночество, и безумие; ужас ветра и смятения, и тишину, и тени, где вся надежда потеряна, и все живые обличия исчезают/погибают. И многие берега, злые и странные, оно омывает, и многие острова опасностей и страха наполняют его. Я не буду омрачать твое сердце, сын Средиземья, рассказом о моих трудах семи лет в Великом Море от севера даже до юга, но никогда на запад. Ибо он закрыт против нас.
Наконец в черном отчаянии, усталые от всего мира, мы повернула и бежали от судьбы, что так долго щадила нас, только чтобы ударить нас более жестоко. Ибо точно когда мы разглядели гору издалека, и я воскликнул: «Вот! Вот Тарас и земля моего рождения», ветер пробудился, и великие тучи, нагруженные громом, выросли с запада. Тогда волны охотились за нами, как живые существа, наполненные злобой, и молнии поражали нас; и когда мы были поломаны до беспомощной скорлупы, моря наскочили на нас в ярости. Но, как ты видишь, я был пощажен; ибо кажется мне, что пришла волна, бо́льшая и все же спокойнее, чем все остальные, и она взяла меня и подняла меня с корабля, и понесла меня высоко на своих плечах, и, докатившись до земля, она бросила меня на дерн и затем схлынула прочь, излившись обратно через утес великим водопадом. Там только один час я сидел, когда ты наткнулся на меня, все еще ошеломленный морем. И все еще я чувствую страх перед ним и горькую потерю всех моих друзей, что шли со мной так долго и так далеко, за пределы видимости смертных земель.
Воронвэ вздохнул и заговорил затем тихо, как если бы сам с собой.
- Но очень ярки были звезды на окраине мира, когда временами облака вокруг запада были разогнаны по сторонам. Все же видели ли мы только облака еще более удаленные или мельком действительно, как некоторые считали, горы Пелори вокруг потерянных побережий нашего долгого дома, я не знаю. Далеко, далеко очень они стоят, и никто из смертных земель не придет туда когда-либо снова, я полагаю.
Затем Воронвэ замолчал; ибо ночь пришла и звезды сияли белые и холодные.
Вскоре после Туор и Воронвэ поднялись и повернули свои спины к морю, и выступили в свое долгое путешествие в темноте; о котором есть мало что рассказывать, ибо тень Ульмо была на Туоре, и никто не видел их проходящими лесом или камнем, полем или болотом, между закатом и восходом солнца. Но постоянно осторожно они шли, остерегаясь видящих ночью охотников Моргота и оставляя протоптанные пути эльфов и людей. Воронвэ выбирал их путь, и Туор следовал. Он не спрашивал тщетных вопросов, но хорошо замечал, что они шли постоянно на восток вдоль границы поднимающихся гор и никогда не поворачивали на юг, чему он удивлялся, ибо он верил, как почти все эльфы и люди, что Тургон жил далеко от битв севера.
Вообще имею сказать, что текст "О приходе Туора в Гондолин" написан исключительно хорошо даже по сравнению с остальным каноном. Это чувствуется по переводу. Он написан даже лучше, чем ВК. И в этом смысле очень жаль, что Профессор и этот текст так и не дописал, и вообще больше ничего не написал - отдельного, готового, к изданию, я имею в виду - потратив оставшиеся двадцать с лишним лет жизни на бесконечные и пустые размышлизмы и переписывания катехизиса. Вот здесь, по-моему, его авторский стиль достигает самой большой высоты. Профессору и так от природы было дано умение приставлять слова одно к другому, но по мере практики он совершенствовал этот свой природный дар, и здесь мы имеем дело с самым отточенным образцом. Грустно и печально, что Профессор достиг этого после того, как были написаны его единственные законченные произведения.
