Далее история Науглафринга до конца (почти. Текста тут дофига, и в середине кусок с описанием сражения у брода я пока не перевела. Потом допереведу, бли недер).
Now doth the tale know no more to tell of Huan, save that even while the swords still sang that great dog was speeding through the land, and his way led him as the [?wind] to the land of i-Guilwarthon, the living-dead, where reigned Beren and Tinúviel the daughter of Tinwelint. Not in any settled abode did those twain dwell, nor had their realm boundaries well-marked - and indeed no other messenger save Huan alone to whom all ways were known had ever found Beren and obtained his aid so soon. Indeed the tale tells that even as that host of the Orcs were burning all the land of Tinwelint and the Nauglath and the Indrafangin were wending homeward burdened utterly with spoils of gold and precious things, came Huan to Beren's lodge, and it was dusk. Lo, Beren sat upon a tree root and Tinúviel danced on a green sward in the gloaming as he gazed upon her, when suddenly stood Huan before them, and Beren gave a cry of joy and wonder, for it was long since he and Huan had hunted together. But Tinúviel looking upon Huan saw that he bled, and there was a tale to read in his great eyes. And she said suddenly: “What evil then has fallen upon Artanor?” and Huan said: “Fire and death and the terror of Orcs; but Tinwelint is slain.”
Then did both Beren and Tinúviel weep bitter tears; nor did the full tale of Huan dry their eyes. When then it was told to the end leapt Beren to his feet in white wrath, and seizing a horn that hung at his belt he blew a clear blast thereon that rang round all the neighbouring hills, and an elfin folk all clad in green and brown sprang as it were by magic towards him from every glade and coppice, stream and fell.
Now not even Beren knew the tale of those myriad folk that followed his horn in the woods of Hisilómë, and or ever the moon was high above the hills the host assembled in the glade of his abiding was very great, yet were they lightly armed and the most bore only knives and bows. “Yet,” said Beren, “speed is that which now we need the most”; and certain Elves at his bidding fared like deer before him, seeking news of the march of the Dwarves and Indrafangs, but at dawn he followed at the head of the green Elves, and Tinúviel abode in the glade and wept unto herself for the death of Tinwelint, and Gwendelin also she mourned as dead.
Now is to tell that the laden host of the Dwarves fared from the place of their ransacking, and Naugladur was at their head, and beside him Ufedhin and Bodruith; and ever as he rode Ufedhin sought to put the dread eyes of Gwendelin from his mind and could not, and all happiness was fled from his heart that shrivelled under the memory of that glance; nor was this the only disquiet that tortured him, for if ever he raised his eyes lo! they lighted on the Necklace of the Dwarves shining about the aged neck of Naugladur, and then all other thoughts save bottomless desire of its beauty were banished.
Thus did those three fare and with them all their host, but so great became the torment of Ufedhin's mind that in the end he might not endure it more, but at night when a halt was called he crept stealthily to the place where Naugladur slept, and coming upon that aged one wrapt in slumbers would slay that Dwarf and lay hands upon the wondrous Nauglafring. Now even as he sought to do so, behold one seized his throat suddenly from behind, and it was Bodruith, who filled with the same lust sought also to make that lovely thing his own; but coming upon Ufedhin would slay him by reason of his kinship to Naugladur. Then did Ufedhin stab suddenly backward at hazard in the dark with a keen knife long and slender that he had with him for the bane of Naugladur, and that knife pierced the vitals of Bodruith Lord of Belegost so that he fell dying upon Naugladur, and the throat of Naugladur and the magic carcanet were drenched anew with blood.
Thereat did Naugladur awake with a great cry, but Ufedhin fled gasping from that place, for the long fingers of the Indrafang had well-nigh choked him. Now when some bore torches swiftly to that place Naugladur thought that Bodruith alone had sought to rob him of the jewel, and marvelled how he had thus been timely slain, and he proclaimed a rich reward to the slayer of Bodruith if that man would come forward telling all that he had seen. Thus was it that none perceived the flight of Ufedhin for a while, and wrath awoke between the Dwarves of Nogrod and the Indrafangs, and many were slain ere the Indrafangs being in less number were scattered and got them as best they might to Belegost, bearing scant treasury with them. Of this came the agelong feud between those kindreds of the Dwarves that has spread to many lands and caused many a tale, whereof the Elves know little tidings and Men have seldom heard. Yet may it be seen how the curse of Mîm came early home to rest among his own kin, and would indeed it had gone no further and had visited the Eldar never more.
Lo, when the flight of Ufedhin came also to light then was Naugladur in wrath, and he let kill all the Gnomes that remained in the host. Then said he: “Now are we rid of Indrafangs and Gnomes and all traitors, and nought more do I fear at all.”
But Ufedhin ranged the wild lands in great fear and anguish, for him seemed that he had become a traitor to his kin, blood-guilty to the Elves, and haunted with the [?burning] eyes of Gwendelin the queen, for nought but exile and misery, and no smallest part nor share had he in the gold of Glorund, for all his heart was afire with lust; yet few have pitied him.
Now tells the tale that he fell in with the rangers of Beren's folk, and these gaining from him sure knowledge of all the host and array of Naugladur and the ways he purposed to follow, they sped back like wind among the trees unto their lord; but Ufedhin revealed not to them who he was, feigning to be an Elf of Artanor escaped from bondage in their host. Now therefore they entreated him well, and he was sent back to Beren that their captain might ............ his words, and albeit Beren marvelled at his [?cowardly] ..... . and downward glance it seemed to him that he brought safe word, and he set a trap for Naugladur.
No longer did he march hotly on the trail of the Dwarves, but knowing that they would essay the passage of the river Aros at a certain time he turned aside, faring swiftly with his light-footed Elves by straighter paths that he might reach Sarnathrod the Stony Ford before them. Now the Aros is a fierce stream — and is it not that very water that more near its spring runs swiftly past the aged doors of the Rodothlim's caves and the dark lairs of Glorund - and in those lower regions by no means can be crossed by a great host of laden men save at this ford, nor is it overeasy here. Never would Naugladur have taken that way had he knowledge of Beren - yet blinded by the spell and the dazzling gold he feared nought either within or without his host, and he was in haste to reach Nogrod and its dark caverns, for the Dwarves list not long to abide in the bright light of day.
Now came all that host to the banks of Aros, and their array was thus: first a number of unladen Dwarves most fully armed, and amidmost the great company of those that bore the treasury of Glorund, and many a fair thing beside that they had haled from Tinwelint's halls; and behind these was Naugladur, and he bestrode Tinwelint's horse, and a strange figure did he seem, for the legs of the Dwarves are short and crooked, but two Dwarves led that horse for it went not willingly and it was laden with spoil. But behind these came again a mass of armed men but little laden; and in this array they sought to cross Sarnathrod on their day of doom.
Morn was it when they reached the hither bank and high noon saw them yet passing in long-strung lines and wading slowly the shallow places of the swift-running stream. Here doth it widen out and fare down narrow channels filled with boulders atween long spits of shingle and stones less great. Now did Naugladur slip from his burdened horse and prepare to get him over, for the armed host of the vanguard had climbed already the further bank, and it was great and sheer and thick with trees, and the bearers of the gold were some already stepped thereon and some amidmost of the stream, but the armed men of the rear were resting awhile.
Suddenly is all that place filled with the sound of elfin horns, and one . . . . .16 with a clearer blast above the rest, and it is the horn of Beren, the huntsman of the woods. Then is the air thick with the slender arrows of the Eldar that err not neither doth the wind bear them aside, and lo, from every tree and boulder do the brown Elves and the green spring suddenly and loose unceasingly from full quivers. Then was there a panic and a noise in the host of Naugladur, and those that waded in the ford cast their golden burdens in the waters and sought affrighted to either bank, but many were stricken with those pitiless darts and fell with their gold into the currents of the Aros, staining its clear waters with their dark blood.
Now were the warriors on the far bank [?wrapped] in battle and rallying sought to come at their foes, but these fled nimbly before them, while [?others] poured still the hail of arrows upon them, and thus got the Eldar few hurts and the Dwarf-folk fell dead unceasingly. Now was that great fight of the Stony Ford ...... nigh to Naugladur, for even though Naugladur and his captains led their bands stoutly never might they grip their foe, and death fell like rain upon their ranks until the most part broke and fled, and a noise of clear laughter echoed from the Elves thereat, and they forebore to shoot more, for the illshapen figures of the Dwarves as they fled, their white beards torn by the wind, filled them [with] mirth. But now stood Naugladur and few were about him, and he remembered the words of Gwendelin, for behold, Beren came towards him and he cast aside his bow, and drew a bright sword; and Beren was of great stature among the Eldar, albeit not of the girth and breadth of Naugladur of the Dwarves.
Then said Beren: “Ward thy life an thou canst, O crook-legged murderer, else will I take it,” and Naugladur bid him even the Nauglafring, the necklace of wonder, that he be suffered to go unharmed; but Beren said: “Nay, that may I still take when thou art slain,” and thereat he made alone upon Naugladur and his companions, and having slain the foremost of these the others fled away amid elfin laughter, and so Beren came upon Naugladur, slayer of Tinwelint. Then did that aged one defend himself doughtily, and 'twas a bitter fight, and many of the Elves that watched for love and fear of their captain fingered their bowstrings, but Beren called even as he fought that all should stay their hands.
Now little doth the tale tell of wounds and blows of that affray, save that Beren got many hurts therein; and many of his shrewdest blows did little harm to Naugladur by reason of the [?skill] and magic of his dwarfen mail; and it is said that three hours they fought and Beren's arms grew weary, but not those of Naugladur accustomed to wield his mighty hammer at the forge, and it is more than like that otherwise would the issue have been but for the curse of Mîm; for marking how Beren grew faint Naugladur pressed him ever more nearly, and the arrogance that was of that grievous spell came into his heart, and he thought: ”I will slay this Elf, and his folk will flee in fear before me,” and grasping his sword he dealt a mighty blow and cried: “Take here thy bane, O stripling of the woods,” and in that moment his foot found a jagged stone and he stumbled forward, but Beren slipped aside from that blow and catching at his beard his hand found the carcanet of gold, and therewith he swung Naugladur suddenly off his feet upon his face: and Naugladur's sword was shaken from his grasp, but Beren seized it and slew him therewith, for he said: ”I will not. sully my bright blade with thy dark blood, since there is no need.” But the body of Naugladur was cast into the Aros.
Then did he unloose the necklace, and he gazed in wonder at it - and beheld the Silmaril, even the jewel he won from Angband and gained undying glory by his deed; and he said: “Never have mine eyes beheld thee O Lamp of Faery burn one half so fair as now thou dost, set in gold and gems and the magic of the Dwarves”; and that necklace he caused to be washed of its stains, and he cast it not away, knowing nought of its power, but bore it with him back into the woods of Hithlum.
But the waters of Aros flowed on for ever above the drowned hoard of Glorund, and so do still, for in after days Dwarves came from Nogrod and sought for it, and for the body of Naugladur; but a flood arose from the mountains and therein the seekers perished; and so great now is the gloom and dread of that Stony Ford that none seek the treasure that it guards nor dare ever to cross the magic stream at that enchanted place.
But in the vales of Hithlum was there gladness at the home-coming of the Elves, and great was the joy of Tinúviel to see her lord once more returning amidst his companies, but little did it ease her grief for the death of Tinwelint that Naugladur was slain and many Dwarves beside. Then did Beren seek to comfort her, and taking her in his arms he set the glorious Nauglafring about her neck, and all were blinded by the greatness of her beauty; and Beren said: “Behold the Lamp of Fëanor that thou and I did win from Hell,” and Tinúviel smiled, remembering the first days of their love and those days of travail in the wild.
Now is it to be said that Beren sent for Ufedhin and well rewarded him for his words of true guidance whereof the Dwarves had been overcome, and he bid him dwell in .... among his folk, and Ufedhin was little loth; yet on a time, no great space thereafter, did that thing betide which he least desired. For came there a sound of very sorrowful singing in the woods, and behold, it was Gwendelin wandering distraught, and her feet bore her to the midmost of a glade where sat Beren and Tinúviel; and at that hour it was new morning, but at the sound all nigh ceased their speaking and were very still. Then did Beren gaze in awe upon Gwendelin, but Tinúviel cried suddenly in sorrow mixed with joy: ”O mother Gwendelin, whither do thy feet bear thee, for methought thee dead”; but the greeting of those twain upon the greensward was very sweet. And Ufedhin fled from among the Elves, for he could not endure to look upon the eyes of Gwendelin, and madness took him, and none may say what was his unhappy weird thereafter; and little but a tortured heart got he from the Gold of Glorund.
Now hearing the cries of Ufedhin Gwendelin looked in wonder after him, and stayed her tender words; and memory came back into her eyes so that she cried as in amaze beholding the Necklace of the Dwarves that hung about the white throat of Tinúviel. Then wrathfully she asked of Beren what it might portend, and wherefore he suffered the accursed thing to touch Tinúviel; and told Beren all that tale such as Huan had told him, in deed or guess, and of the pursuit and fighting at the ford he told also, saying at the end: “Nor indeed do I see who, now that Lord Tinwelint is fared to Valinor, should so fittingly wear that jewel of the Gods as Tinúviel.” But Gwendelin told of the dragon's ban upon the gold and the [?staining] of blood in the king's halls, “and yet another and more potent curse, whose arising I know not, is woven therewith,” said she, “nor methinks was the labour of the Dwarves free from spells of the most enduring malice.” But Beren laughed, saying that the glory of the Silmaril and its holiness might overcome all such evils, even as it burnt the [?foul] flesh of Karkaras. “Nor,” said he, “have I seen ever my Tinúviel so fair as now she is, clasped in the loveliness of this thing of gold”; but Gwendelin said: “Yet the Silmaril abode in the Crown of Melko, and that is the work of baleful smiths indeed.”
Then said Tinúviel that she desired not things of worth or precious stones but the elfin gladness of the forest, and to pleasure Gwendelin she cast it from her neck; but Beren was little pleased and he would not suffer it to be flung away, but warded it in his...
Thereafter did Gwendelin abide a while in the woods among them and was healed; and in the end she fared wistfully back to the land of Lórien and came never again into the tales of the dwellers of Earth; but upon Beren and Tinúviel fell swiftly that doom of mortality that Mandos had spoken when he sped them from his halls- and in this perhaps did the curse of Mîm have [?potency] in that it came more soon upon them; nor this time did those twain fare the road together, but when yet was the child of those twain, Dior the Fair, a little one, did Tinúviel slowly fade, even as the Elves of later days have done throughout the world, and she vanished in the woods, and none have seen her dancing ever there again. But Beren searched all the lands of Hithlum and of Artanor ranging after her; and never has any of the Elves had more loneliness than his, or ever he too faded from life, and Dior his son was left ruler of the brown Elves and the green, and Lord of the Nauglafring.
Mayhap what all Elves say is true, that those twain hunt now in the forest of Oromë in Valinor, and Tinúviel dances on the green swards of Nessa and of Vána daughters of the Gods for ever more; yet great was the grief of the Elves when the Guilwarthon went from among them, and being leaderless and lessened of magic their numbers minished; and many fared away to Gondolin, the rumour of whose growing power and glory ran in secret whispers among all the Elves.
Теперь история не знает ничего больше ничего рассказывать о Хуане, исключая, что даже пока мечи еще пели, тот огромный пес спешил сквозь земли, и его путь вел его как [?ветер] в землю и-Гуилвартон, живых-мертвых, где правили Берен и Тинувиэль, дочь Тинвелинта. Ни в каком установленном жилище не жила эта чета, не имела границ своего королевства четко обозначенными - и действительно никакой другой вестник, исключая Хуана одного, которому все пути были известны, не нашел бы когда-либо Берена и получил бы его помощи так скоро. В самом деле, история рассказывает, что точно когда та дружина орков жгла всю землю Тинвелинта и науглат и индраванги правили путь домой, нагруженные крайне добычей из золота и драгоценных вещей, пришел Хуан к хижине Берена, и были сумерки. Вот, Берен сидел на корне дерева, и Тинувиэль танцевала на зеленой лужайке в вечерних сумерках, когда он глядел на нее, когда внезапно Хуан встал перед ними, и Берен издал крик радости и удивления, ибо много [прошло времени] с тех пор, как он и Хуан охотились вместе. Но Тинувиэль, посмотрев на Хуана, увидела, что он кровоточит, и в его глазах была история, чтобы прочесть. И она сказала внезапно:
- Что за зло тогда пало на Артанор?
И Хуан сказал:
- Огонь и смерть, и ужас орков; но Тинвелинт убит.
Тогда равно Берен и Тинувиэль заплакали горькими слезами; и полная история Хуана не осушила их глаз. Когда затем она была рассказана до конца, Берен вскочил на ноги в белом гневе и, схватив рог, что висел на его поясе, он протрубил чистый звук, который разнесся вокруг по всем окрестным холмам, и эльфийский народ, весь одетый в зеленое и коричневое, выскочил, как если бы это было по волшебству, к нему с каждой поляны и рощицы, ручья и пустоши ["fell" - диалектное "высокое бесплодное поле или вересковая пустошь"].
Теперь даже Берен не знал счета тем мириадам народа, что следовали за его рогом в лесах Хисиломэ, и прежде чем луна была высоко над холмами, дружина, собравшаяся на поляне его обиталища, была очень большой, все же они были легко вооружены, и большинство носило только ножи и луки.
- Однако, - сказал Берен, - скорость - это то, в чем мы нуждаемся больше всего.
И несколько эльфов по его повелению отправились, как олень, перед ним, ища новости о походе карликов и индрафангов, но на рассвете он последовал во главе зеленых эльфов, и Тинувиэль осталась на поляне и плакала про себя о смерти Тинвелинта, и Гвенделин также она оплакивала как мертвую.
Теперь следует рассказать, что нагруженная дружина карликов ушла от места своего разграбления, и Наугладур был во главе их, и рядом с ним Уфедин и Бодруит; и постянно, пока он ехал, Уфедин искал выбросить ужасные глаза Гвенделин из своего ума и не мог, и все счастье бежало из его сердца, что сжималось при воспоминании об этом взгляде; и было это не единственное беспокойство, что мучило его, ибо, если он всякий раз поднимал глаза - вот! они останавливались на Ожерелье карликов, сияющем вокруг престарелой шеи Наугладура, и тогда все другие мысли, исключая бездонное вожделение к его [ожерелья] красоте, были изгнаны.
Так странствовали те трое, и с ними вся их дружина, но столь велико было мучение ума Уфедина, что в конце концов он не мог выносить его больше, но ночью, когда привал был объявлен, он прокрался к месту, где Наугладур спал, и, напав внезапно на того старика, окутанного сном, хотел убить того карлика и наложить руки на чудесный Науглафринг. Теперь точно когда он искал сделать так, смотрите! некто схватил его за горло внезапно сзади, и это был Бодруит, который, наполненный таким же вожделением, искал также сделать эту прелестную вещь своей собственной; но, напав на Уфедина, хотел убить его по причине своего родства с Наугладуром. Тогда пырнул Уфедин внезапно назад наугад в темноту острым ножом, длинным и тонким, который он имел с собой для истребления Наугладура, и тот нож пронзил внутренности ["vitals" - жизненно важные органы] Бодруита, Владыки Белегоста, так что тот упал, умирая, на Наугладура, и горло Наугладура, и волшебное ожерелье были промочены заново кровью.
При этом Наугладур проснулся с сильным криком, но Уфедин бежал, задыхаясь, с того места, ибо длинные пальцы индрафанга почти задушили его. Теперь, когда некоторые понесли факелы быстро к этому месту, Наугладур подумал, что Бодруит один искал ограбить его на драгоценный камень, и удивился, как тот был так своевременно убит, и он объявил богатую награду убийце Бодруита, если этот человек выйдет вперед. рассказывая все, что он видел. Так это было, что никто не замечал бегства Уфедина какое-то время, и гнев пробудился между карликами Ногрода и индрафангами, и многие были убиты, прежде чем индрафанги, будучи в меньшем количестве, были рассеяны и доставили себя, как могли, в Белегост, неся скудное сокровище с собой. Из этого возникла многовековая распря между этими родами гномов, которая распространилась на многие земли и была причиной множества историй, о которых эльфы знают мало вестей, и люди редко слышали. Однако может быть видимо, как проклятие Мима пришло рано домой, чтобы покоиться среди его собственных родичей, и действительно, оно не пошло дальше и не посещало эльдар никогда больше.
Вот, когда бегство Уфедина вышло также на свет, тогда был Наугладур в гневе, и он позволил убить всех гномов, что оставались в дружине. Затем он сказал:
- Теперь мы избавились от индрафангов и Гномов и всех предателей, и ничего больше я не боюсь вообще.
Но Уфедин странствовал по диким землям в великом страхе и муке, ибо ему казалось, что он стал предателем своих родичей, кровно виновный перед эльфами и преследуемый [как призраки преследуют] [?горящими]глазами Гвенделин королевы, ибо ничего, кроме изгнания и несчастья/нищеты, и никакой малейшей доли, ни части не имел он в золоте Глорунда, ибо все его сердце было зажжено вожделением; однако немногие жалели его.
Теперь рассказывает история, что он случайно встретился со следопытами ["рейнджерами", нувыпонели] из народа Берена, и те получив от него достоверное знание обо всей дружине карликов и снаряжении Наугладура, и о путях, которыми он намеревался следовать, они заторопились назад, как ветер среди деревьев, к своему лорду; но Уфедин не раскрыл им, кто он был, прикидываясь эльфом Артанора, бежавшим из оков в их дружине. Теперь поэтому они обращались с ним хорошо, и он был отослан обратно к Берену, чтобы их предводитель мог... его слова, и хотя Берен удивился его [?трусливому] ... и опущенному взгляду, показалось ему, что тот принес надежное слово, и он устроил ловушку для Наугладура.
[...]
Теперь мало рассказывает история о ранах и ударах той драки, исключая, что Берен получил много повреждений в ней; и многие из его хитрейших ударов причинили мало вреда Наугладуру по причине [?умения] и волшебства его карличьей кольчуги; и говорится, что три часа они сражались, и руки Берена устали, но не таковые Наугладура, привыкшего владеть совим могучим молотом в кузне, и более чем похоже, что иным был бы исход, если бы не проклятие Мима; ибо, заметив, как Берен становится слабым, Наугладур теснил его постоянно все сильнее, и высокомерие, что было от того горестного заклинания, вошло в его сердце, и он подумал: "Я убью этого эльфа, и его народ побежит в страхе передо мной", и, сжав свой меч, он нанес могучий удар и воскликнул:
- Возьми здесь свою погибель, о юнец лесов!
И в тот момент его нога нашла зазубренный камень, и он споткнулся вперед, но Берен скользнул в сторону от того удара и, схватив его [Наугладура] за бороду, его рука нашла золотое ожерелье, и с его [помощью] он сбил Наугладура внезапно с ног ничком: и меч Наугладура вырвался из его хватки, но Берен схватил его [меч] и убил его им, ибо он сказал:
- Я не буду пачкать мой яркий клинок твоей темной кровью, коль скоро в этом нет нужды.
Но тело Наугладура было брошено в Арос.
Затем расстегнул он ожерелье, и он глазел в изумлении на него - и видел сильмарилл, тот самый драгоценный камень, который он добыл из Ангбанда и снискал неумирающую славу своим деянием; и он сказал:
- Никогда не видели глаза мои тебя, Светильник Волшебной Страны [Faery] горящим наполовину так ярко, как теперь ты горишь, оправленный в золото и драгоценные камни, и волшебство карликов. - И то ожерелье он велел отмыть от пятен, и он не выбросил его прочь, не зная ничего о его силе/власти, но унес его с собой обратно в леса Хитлума.
Но воды Ароса продолжали течь вечно надо утонувшим кладом Глорунда, и так текут до сих пор, ибо в последующие дни карлики пришли из Ногрода и искали его и тело Наугладура; но наводнение поднялось с гор, и в нем искатели погибли; и так велики теперь мрак и ужас того Каменистого Брода, что никто не ищет сокровища, что он [брод] охраняет, и не дерзает никогда переправляться через волшебный поток в том зачарованном месте.
Но в долинах Хитлума была радость от возвращения домой эльфов, и велика была радость Тинувиэль видеть своего господина еще раз возвращающегося среди его отрядов, но мало облегчило ее горе из-за смерти Тинвелинта, что Наугладур был убит и много карликов рядом. Тогда искал Берен утешить ее и, взяв ее в свои руки [обняв, в смысле], он поместил великолепный Науглафринг вокруг ее шеи, и все были ослеплены величием ее красоты; и Берен сказал:
- Смотри, Светильник Феанора, который ты и я добыли из Ада. - И Тинувиэль улыбнулась, вспоминая первые дни их любви и те дни тяжелых трудов в глуши.
Теперь следует сказать, что Берен послал за Уфедином и хорошо вознаградил его за его слова верного водительства, благодаря которым гномы были побеждены, и он велел ему жить в ... среди его народа, и Уфедин был мало неохотен; все же через время, невеликий промежуток спустя, случилась такая вещь, которой он меньше всего желал. Ибо пришел звук очень печального пения в лесах, и смотрите! это была Гвенделин, скитающаяся обезумевшей, и ее ноги несли ее к середине поляны, где сидели Берен и Тинувиэль; и в тот час было новое утро, но при звуке все почти прекратили свои разговоры и замерли. Тогда взглянул Берен с благоговением на Гвенделин, но Тинувиэль воскликнула вдруг в печали, смешанной с радостью:
- О мать Гвенделин, куда несут тебя ноги твои, ибо я думала тебя мертвой. - Но приветствие тех двоих на зеленой лужайке было очень ласковым. И Уфедин бежал из среды эльфов, ибо он не мог вынести смотреть в глаза Гвенделин, и безумие овладело им, и никто не может сказать, каковы была его несчастная судьба после; и мало, кроме мучимого сердца, получил он от Золота Глорунда.
Теперь, слыша крики Уфедина, Гвенделин посмотрела в удивлении вслед ему и остановила свои нежные слова; и память вернулась обратно в ее глаза, так что она воскликнула, словно в изумлении, видя Ожерелье карликов, что висело вокруг белого горла Тинувиэль. Тогда гневно она спросила Берена, что это может предвещать, и по какой причине он позволил проклятой вещи касаться Тинувиэль; и рассказал Берен всю историю, такую, как Хуан рассказывал ему, на деле или в догадках, и о преследовании и битве у брода он рассказал также, сказав в конце:
- В самом деле, не вижу я, кто теперь, когда Владыка Тинвелинт отправился в Валинор, должен так же подходяще носить этот драгоценный камень богов, как Тинувиэль.
Но Гвенделин рассказала о драконьем проклятии на золоте и [?запятнанности] кровью в королевских залах, “и еще одно, более могущественное проклятие, чье происхождение я не знаю, сплетено с этим, - сказала она, - и не думаю я, что был труд карликов свободен от заклинаний самой стойкой злобы".
Но Берен рассмеялся, говоря, что слава сильмарилла и его святость должны превзойти все подобные зла, точно как он сжег [?мерзкую] плоть Каркараса.
- Равно, - сказал он, - не видывал я когда-либо мою Тинувиэль такой прекрасной, как она есть сейчас, [когда ее] обнимает прелесть этой золотой вещи.
Но Гвенделин сказала:
- Все же сильмарилл обитал в Короне Мэлько, и та - работа гибельных кузнецов в самом деле.
Тогда сказала Тинувиэль, что она желает не ценных вещей или драгоценных камней, но эльфийскую радость леса, и, чтобы удоволить Гвенделин, она сбросила его со своей шеи; но Берен был мало доволен, и он не желал позволить ему быть отброшенным прочь, но сохранил его в своем...
После этого жила Гвенделин некоторое время в лесах среди них и была исцелена; и в конце концов она отправилась с тоской обратно в землю Лориэн и не пришла никогда снова в истории обитателей Земли; но на Берена и Тинувиэль пала быстро та судьба/рок смертности, которую Мандос сказал, когда он высылал их из своих чертогов - и в этом, может быть, проклятие Мима имело [? силу] в том, что она [судьба] пришла быстрее на них; и на этот раз эта чета не отправилась по дороге вместе, но когда еще был ребенок этой пары Диор Прекрасный, мал, Тинувиэль медленно угасла/истаяла, точно как эльфы поздних дней делали по всему миру, и она исчезла в лесах, и никто не видывал ее танцующей там снова. Но Берен обыскал все земли Хитлума и Артанора, странствуя за ней; и никогда не имел кто-либо из эльфов большего одиночества, чем его [одиночество], пока он также не истаял из жизни, и Диор его сын был оставлен правителем коричневых эльфов и зеленых, и Владыкой Науглафринга.
Может быть, то, что все эльфы говорят, правда, что эти двое охотятся теперь в лесу Оромэ в Валиноре, и Тинувиэль танцует на зеленых лужайках Нессы и Ваны, дочерей богов, вечно впредь; все же велико было горе эльфов, когда Гуилвартон ушли из среды их, и, будучи лишенными лидера и умаленными в волшебстве, их число сократилась; и многие отправились прочь в Гондолин, слухи о чьей растущей силе/власти и славе бежали тайным шепотом среди всех эльфов.
