И далее из разговора Пиппина и Берегонда:
"I know of them,’ said Pippin softly, ‘but I will not speak of them now, so near, so near.’ He broke off and lifted his eyes above the River, and it seemed to him that all he could see was a vast and threatening shadow. [...]
‘So near to Mordor?’ said Beregond quietly. ‘Yes, there it lies. We seldom name it; but we have dwelt ever in sight of that shadow: sometimes it seems fainter and more distant; sometimes nearer and darker. It is growing and darkening now; and therefore our fear and disquiet grow too"...
"Я знаю о них [Черных Всадниках] - сказал Пиппин тихо, - но я не буду говорить о них теперь, так близко, так близко.
Он внезапно оборвал [разговор] и поднял глаза поверх Реки, и показалось ему, что все, что он мог видеть, была обширная и угрожающая тень. [...]
- Так близко к Мордору? - сказал Берегонд спокойно. - Да, он лежит там. Мы редко именуем его; но мы жили всегда в виду той тени: иногда она кажется более слабой и более отдаленной; иногда ближе и темнее. Сейчас она растет и темнеет, и поэтому наш страх и беспокойство растут тоже"...
Вот я понимаю и вижу некоторую весьма сильную и хрестоматийную плакатность этого фрагмента, вижу. Но вот отчего-то она его не портит. И даже несмотря на всю хрестоматийность, фрагмент таки производит впечатление, и я опять удивляюсь магии перевода - блин, ну я сто раз уже это читала и чуть не наизусть знаю, а вот сей момент настукивала, и опять как будто картина из-под пальцев проступает, как будто собственными глазами этот эпизод видишь, и весеннее солнце, и Андуин где-то там внизу, и мордорские горы за ним, а за ними как раз уже собирается эта мгла, которая доползет сюда завтра, и эти совершенно простые слова Берегонда приобретают какую-то невероятную глубину. Ну знаете, вот как это во сне бывает порой, когда самые простые вещи видишь как будто в первый раз, и они какими-то особенно рельефными делаются. Вот и тут я опять как-то очень наглядно представила себе ощущения и вообще взгляд на мир жителей Города (да, прям так, прям с большой буквы, как Константинополь), и этот вечный враг с той стороны в пределах видимости, и общее осознание того, что война вот уже на пороге, и наступление супостатово вот-вот начнется со дня на день, и оно может оказаться последним - потому что если отдан приказ о тотальной эвакуации, совершенно ясно, что положение дел сквернее некуда.
И на этом фоне реплика Берегонда, которая своим спокойствием так хрестоматийно противопоставляется робости Пиппина, выглядит абсолютно по-другому. Из-под хрестоматийности начинает показываться некий сосредоточенный стоицизм оставшихся в Городе (не один ведь Берегонд такой там) и отсутствие того мистического страха, которым страдает Пиппин. Какой-то страх, конечно, есть - его не может не быть накануне и в ожидании осады и битвы до последнего - но это обычный страх, уже бытовой, можно сказать. Страх перед обычным, земным очень сильным противником, а не каким-то непостижимым инфернальным Злом. И на этом фоне Арагорн, вблизи Заверти вздрагивающий от слова "Мордор", произнесенного Сэмом, и не велящий более это слово произносить, а то, мол, накликаете...
Да как, как, блин, эта трусливая тряпка могла горящей веткой разогнать пятерых назгулов, перед которыми отступили такие люди?!
