At that the company fell silent, and some drew away, looking askance at the stranger. But one old vagabond man, with a crutch, said: ‘If you must speak the old tongue, master, speak it softer, and ask for no tidings. Would you be beaten for a rogue, or hung for a spy? For both you may well be by the looks of you. Which is but to say,’ he said, coming near and speaking low in Túrin’s ear, ‘one of the kindly folk of old that came with Hador in the days of gold, before heads wore wolf-hair. Some here are of like sort, though now made beggars and slaves, and but for the Lady Aerin would get neither this fire nor this broth. Whence are you, and what news would you have?’
‘There was a lady called Morwen,’ answered Túrin, ‘and long ago I lived in her house. Thither after far wandering I came to seek welcome, but neither fire nor folk are there now.’
‘Nor have been this long year and more,’ answered the old man. But scant were both fire and folk in that house since the deadly war; for she was of the old people — as doubtless you know, the widow of our lord, Húrin Galdor’s son. They dared not touch her, though, for they feared her; proud and fair as a queen, before sorrow marred her. Witchwife they called her, and shunned her. Witchwife: it is but “elf-friend” in the new language. Yet they robbed her. Often would she and her daughter have gone hungry, but for the Lady Aerin. She aided them in secret, it is said, and was often beaten for it by the churl Brodda, her husband by need.’
‘And this long year and more?’ said Túrin. ‘Are they dead, or made thralls? Or have the Orcs assailed her?’
‘It is not known for sure,’ said the old man. ‘But she is gone with her daughter; and this Brodda has plundered her and stripped what remained. Not a dog is left, and her few folk made his slaves; save some that have gone begging, as have I. I served her many a year, and the great master before, Sador Onefoot: a cursed axe in the woods long ago, or I would be lying in the Great Mound now. Well I remember the day when Húrin’s boy was sent away, and how he wept; and she, when he was gone. To the Hidden Kingdom he went, it was said.’
With that the old man stayed his tongue, and eyed Túrin doubtfully. ‘I am old and I babble, master,’ he said. ‘Mind me not! But though it be pleasant to speak the old tongue with one that speaks it fair as in time past, the days are ill, and one must be wary. Not all that speak the fair tongue are fair at heart.’
‘Truly,’ said Túrin. ‘My heart is grim. But if you fear that I am a spy of the North or the East, then you have learned little more wisdom than you had long ago, Sador Labadal.’
The old man eyed him agape; then trembling he spoke. ‘Come outside! It is colder, but safer. You speak too loud, and I too much, for an Easterling’s hall.’
When they were come into the court he clutched at Túrin’s cloak. ‘Long ago you dwelt in that house, you say. Lord Túrin, why have you come back? My eyes are opened, and my ears at last: you have the voice of your father. But young Túrin alone ever gave me that name, Labadal. He meant no ill: we were merry friends in those days. What does he seek here now? Few are we left; and we are old and weaponless. Happier are those in the Great Mound.’
‘I did not come with thought of battle,’ said Túrin, ‘though your words have waked the thought in me now, Labadal. But it must wait. I came seeking the Lady Morwen and Niënor. What can you tell me, and swiftly?’
‘Little, lord,’ said Sador. ‘They went away secretly. It was whispered among us that they were summoned by the Lord Túrin; for we did not doubt that he had grown great in the years, a king or a lord in some south country. But it seems this is not so.’
‘It is not,’ answered Túrin. ‘A lord I was in a south country, though now I am a vagabond. But I did not summon them.’
‘Then I know not what to tell you,’ said Sador. ‘But the Lady Aerin will know, I doubt not. She knew all the counsel of your mother.’
‘How can I come to her?’
‘That I know not. It would cost her much pain where she caught whispering at a door with a wandering wretch of the downtrod people, even could any message call her forth. And such a beggarman as you are will not walk far up the hall towards the high board before the Easterlings seize him and beat him, or worse.’
Then in anger Túrin cried: ‘May I not walk up Brodda’s hall, and will they beat me? Come, and see!’
Thereupon he went into the hall, and cast back his hood, and thrusting aside all in his path he strode towards the board where sat the master of the house and his wife, and other Easterling lords. Then some rose to seize him, but he flung them to the ground, and cried ‘Does no one rule this house, or is it an Orc-hold rather? Where is the master?’
Then Brodda rose in wrath. ‘I rule this house,’ said he. But before he could say more, Túrin said: ‘Then you have not yet learned the courtesy that was in this land before you. Is it now the manner of men to let lackeys mishandle the kinsmen of their wives? Such am I, and I have an errand to the Lady Aerin. Shall I come freely, or shall I come as I will?’
‘Come,’ said Brodda, scowling; but Aerin turned pale.
Then Túrin strode to the high board and stood before it, and bowed. ‘Your pardon, Lady Aerin,’ he said, ‘that I break in upon you thus; but my errand is urgent and has brought me far. I seek Morwen, Lady of Dor-lómin, and Niënor her daughter. But her house is empty and plundered. What can you tell me?’
‘Nothing,’ said Aerin in great fear, for Brodda watched her narrowly.
‘That I do not believe,’ said Túrin.
Then Brodda sprang forth, and he was red with drunken rage. ‘No more!’ he cried. ‘Shall my wife be gainsaid before me, by a beggar that speaks the serf-tongue? There is no Lady of Dor-lómin. But as for Morwen, she was of the thrall-folk, and has fled as thralls will. Do you likewise, and swiftly, or I will have you hung on a tree!’
Then Túrin leapt at him, and drew his black sword, and seized Brodda by the hair and laid back his head. ‘Let no one stir,’ said he, ‘or this head will leave its shoulders! Lady Aerin, I would beg your pardon once more, if I thought that this churl had ever done you anything but wrong. But speak now, and do not deny me! Am I not Túrin, Lord of Dor-lómin? Shall I command you?
‘Command me,’ she said.
‘Who plundered the house of Morwen?’
‘Brodda,’ she answered.
‘When did she flee, and whither?’
‘A year and three months gone,’ said Aerin. ‘Master Brodda and others of the Incomers of the East hereabout oppressed her sorely. Long ago she was bidden to the Hidden Kingdom; and she went forth at last. For the lands between were then free of evil for a while, because of the prowess of the Blacksword of the south country, it is said; but that is now ended. She looked to find her son there awaiting her. But if you are he, then I fear that all has gone awry.’
Then Túrin laughed bitterly. ‘Awry, awry?’ he cried. ‘Yes, ever awry: as crooked as Morgoth!’ And suddenly a black wrath shook him; for his eyes were opened, and the spell of Glaurung loosed its last threads, and he knew the lies with which he had been cheated. ‘Have I been cozened, that I might come and die here dishonoured, who might at least have ended valiantly before the Doors of Nargothrond?’ And out of the night about the hall it seemed to him that he heard the cries of Finduilas.
‘Not first will I die here!’ he cried. And he seized Brodda, and with the strength of his great anguish and wrath he lifted him on high and shook him, as if he were a dog. ‘Morwen of the thrall-folk, did you say? You son of dastards, thief, slave of slaves!’ Thereupon he flung Brodda head foremost across his own table, full in the face of an Easterling that rose to assail Túrin. In that fall Brodda’s neck was broken; and Túrin leapt after his cast and slew three more that cowered there, for they were caught weaponless. There was tumult in the hall. The Easterlings that sat there would have come against Túrin, but many others were gathered there who were of the elder people of Dor-lómin: long had they been tame servants, but now they rose with shouts of rebellion. Soon there was great fighting in the hall, and though the thralls had but meat-knives and such things as they could snatch up against daggers and swords, many were quickly slain on either hand, before Túrin leapt down among them and slew the last of the Easterlings that remained in the hall.
Then he rested, leaning against a pillar, and the fire of his rage was as ashes. But old Sador crept up to him and clutched him about the knees, for he was wounded to the death. ‘Thrice seven years and more, it was long to wait for this hour,’ he said. ‘But now go, go, lord! Go, and do not come back, unless with greater strength. They will raise the land against you. Many have run from the hall. Go, or you will end here. Farewell!’ Then he slipped down and died.
‘He speaks with the truth of death,’ said Aerin. ‘You have learned what you would. Now go swiftly! But go first to Morwen and comfort her, or I will hold all the wrack you have wrought here hard to forgive. For ill though my life was, you have brought death to me with your violence. The Incomers will avenge this night on all that were here. Rash are your deeds, son of Húrin, as if you were still but the child that I knew.’
‘And faint heart is yours, Aerin Indor’s daughter, as it was when I called you aunt, and a rough dog frightened you,’ said Túrin. ‘You were made for a kinder world. But come away! I will bring you to Morwen.’
‘The snow lies on the land, but deeper upon my head,’ she answered. ‘I should die as soon in the wild with you, as with the brute Easterlings. You cannot mend what you have done. Go! To stay will make all the worse, and rob Morwen to no purpose. Go, I beg you!’
Then Túrin bowed low to her, and turned, and left the hall of Brodda; but all the rebels that had the strength followed him. They fled towards the mountains, for some among them knew well the ways of the wild, and they blessed the snow that fell behind them and covered their trail. Thus though soon the hunt was up, with many men and dogs and braying of horses, they escaped south into the hills. Then looking back they saw a red light far off in the land they had left.
‘They have fired the hall,’ said Túrin. ‘To what purpose is that?’
‘They? No, lord: she, I guess,’ said one, Asgon by name. ‘Many a man of arms misreads patience and quiet. She did much good among us at much cost. Her heart was not faint, and patience will break at the last.’
Now some of the hardiest that could endure the winter stayed with Túrin and led him by strange paths to a refuge in the mountains, a cave known to outlaws and runagates; and some store of food was hidden there. There they waited until the snow ceased, and they gave him food and took him to a pass little used that led south to Sirion’s Vale, where the snow had not come. On the downward path they parted.
‘Farewell now, Lord of Dor-lómin,’ said Asgon. ‘But do not forget us. We shall be hunted men now; and the Wolf-folk will be crueller because of your coming. Therefore go, and do not return, unless you come with strength to deliver us. Farewell!’
При этом компания замолчала, и некоторые отошли прочь, глядя искоса на чужака/незнакомца. Но один старый бродяга с костылем сказал:
- Если тебе нужно говорить на старом языке, мастер [оставила так. "Хозяин" не годится, "господин" - можно спутать с "lord", А "барин" слишком родными осинами отдает], говори на нем тише и не спрашивай о новостях. Хочешь ли ты быть битым как жулик или повешенным как шпион? Ибо равно [тем и другим] ты можешь вполне быть, [судя] по твоему виду. Что все равно что сказать, - сказал он, подходя ближе и говоря тихо на ухо Турину, - один из доброго народа древности, что пришел с Хадором в золотые дни, прежде чем головы носили волчью шерсть. Некоторые здесь того же сорта, хоть теперь сделались нищими и рабами, и, если бы не леди Аэрин, не получили бы ни этого огня, ни этого бульона. Откуда ты, и какие новости хочешь иметь?
- Здесь была леди имени Морвен, - ответил Турин, - и давным-давно я жил в ее доме. Туда после далеких странствий я пришел искать гостеприимства, но ни огня, ни людей там теперь.
- И не бывало в этот долгий год и даже больше, - ответил старик. - Но скудны были равно огонь и люди в том доме со времен смертельной войны; ибо она была из старого народа - как несомненно ты знаешь, вдова нашего лорда, Хурина сына Галдора. Они не дерзали тронуть ее, ибо они боялись ее; гордая и прекрасная, как королева, прежде чем печаль испортила ее. Они называли ее Ведьмой [ведьмачкой] и избегали ее. Ведьма - это только "друг эльфов" на новом языке. Все же они ограбили ее. Часто она и ее дочь голодали бы, если бы не леди Аэрин. Она помогала им тайно, говорят, и была часто бита за это скрягой Броддой, своим мужем по нужде.
- И этот долгий год и больше? - спросил Турин. - Они мертвы или сделались рабами? Или орки напали на нее?
- Это неизвестно точно, - сказал старик. - Но она ушла со своей дочерью; и этот Бродда ограбил ее и забрал то, что оставалось. Ни собаки не осталось, и ее немногочисленный народ сделал своими рабами; исключая некоторых, кто пошел просить милостыню, как я. Я служил ей много лет, и большому хозяину прежде, Садор Одноногий: проклятый топор в лесу давным-давно, или я бы лежал в Великом Кургане теперь. Хорошо я помню день, когда сын Хурина был отослан, и как он плакал; и она, когда он ушел. В Скрытое Королевство он ушел, говорили. - С этими словами старик прикусил язык и посмотрел на Турина с сомнением. - Я стар и я болтлив, мастер, - сказал он. - Не обращай на меня внимания! Но хоть приятно говорить на старом языке с тем, кто говорит на нем [так же] хорошо, как в прошедшее время, дни злы, и нужно быть осторожным. Не все, кто говорит на красивом языке, красивы сердцем.
- Верно, - сказал Турин. - Мое сердце сурово. Но если ты боишься, что я шпион севера или востока, тогда ты научился чуть большей мудрости, чем ты имел давным-давно, Садор Лабадал.
Старик смотрел на него во все глаза; затем, дрожа, он заговорил.
- Выйдем наружу! Это холоднее, но безопаснее. Ты говоришь слишком громко, и я слишком много для чертога истерлинга.
Когда они вошли во двор, он схватился за плащ Турина.
- Давным-давно ты жил в этом доме, ты говоришь. Лорд Турин, почему ты вернулся? Мои глаза открыты, и мои уши наконец: ты имеешь голос твоего отца. Но юный Турин один дал мне это имя, Лабадал. Он не имел в виду дурного: мы были веселыми друзьями в те дни. Что он ищет здесь теперь? Немного нас осталось; и мы старые и безоружные. Счастливее те, кто в Великом Кургане.
- Я не пришел с мыслью о битве, - сказал Турин, - хоть твои слова разбудили мысль во мне теперь, Лабадал. Но она должна подождать. Я пришел, ища леди Морвен и Ниенор. Что можешь ты сказать мне, и быстро?
- Мало, господин, - сказал Садор. - Они ушли прочь тайно. Шепталось среди нас, что они были призваны лордом Турином; ибо мы не сомневались, что он вырос великим с годами, король или лорд в некоторой южной стране. Но кажется, что это не так.
- Это не так, - ответил Турин. - Лордом я был в южной стране, хоть теперь я бродяга. Но я не призывал их.
- Тогда я не знаю, что сказать тебе, - сказал Садор. - Но леди Аэрин будет знать, я не сомневаюсь. Они знала все намерения твоей матери.
- Как могу я прийти к ней?
- Этого я не знаю. Это стоило бы ей много горя, если бы она была застигнута шепчущейся у двери с бродячим негодяем из угнетенного народа, даже если бы какая-либо весть могла вызвать ее наружу. И такой попрошайка, как ты есть, не пройдет далеко по чертогу к высокому столу, прежде чем истерлинги схватят его и побьют его или хуже.
Тогда в гневе Турин крикнул:
- Не позволено ли мне взойти по чертогу Бродды и будут ли они бить меня? Иди и увидишь!
Вслед за тем он вошел в чертог и отбросил назад свой капюшон и, расталкивая по сторонам все на своеи пути, он шагал к столу, где сидели хозяин дома и его жена, и другие лорды истерлингов. Тогда некоторые поднялись схватить его, но он бросил их на землю и крикнул:
- Разве никто не управляет этим домом или это скорее орочье владение? Где хозяин?
Тогда Бродда поднялся в гневе.
- Я управляю этим домом, - сказал он. Но прежде чем он мог сказать больше, Турин сказал:
- Тогда ты не научился еще вежливости, что была в этой земле прежде тебя. Разве теперь обычай людей позволять лакеям [знаю, что к сеттингу не подходит, но в тексте так] плохо обращаться с родичами своих жен? Таков я, и я имею поручение к леди Аэрин. Войду ли я свободно или войду, как я захочу?
- Иди, - сказал Бродда, хмурясь; но Аэрин побледнела.
Тогда Турин зашагал к высокому столу и встал перед ним, и поклонился.
- [Прошу] прощения, леди Аэрин, - сказал он, - что я врываюсь к тебе так; но мое поручение безотлагательно и привело меня далеко. Я ищу Морвен, леди Дор-Ломина, и Ниенор, ее дочь. Но ее дом пуст и разграблен. Что можешь ты сказать мне?
- Ничего, - сказала Аэрин в великом страхе, ибо Бродда смотрел на нее пристально.
- Этому я не верю, - сказал Турин.
Тогда Бродда выскочил вперед, и он был красным от пьяного гнева.
- Хватит! - крикнул он. - Будет ли моей жене противоречить передо мной нищий, который говорит на языке сервов? Нет леди Дор-Ломина. Но что до Морвен, она была из народа рабов и бежала, как делают рабы. Сделай и ты так же, и быстро, или я прикажу повесить тебя на дереве!
Тогда Турин прыгнул на него и вытащил свой черный меч, и схватил Бродду за волосы, и откинул его голову назад.
- Пусть никто не шевелится, - сказал он, - или эта голова покинет свои плечи! Леди Аэрин, я попросил бы твоего прощения еще раз, если бы думал, что этот грубиян когда-либо сделал тебе что-либо, кроме зла. Но говори теперь и не отпирайся передо мной! Разве я не Турин, лорд Дор-Домина? Должен ли я приказывать тебе?
- Приказывай мне, - сказала она.
- Кто разграбил дом Морвен?
- Бродда, - ответила она.
- Когда она бежала и куда?
- Год и три месяца прошло, - сказала Аэрин. - Мастер Бродда и другие из Пришельцев с востока поблизости притесняли ее крайне. Давно она была приглашаема в Скрытое Королевство; и она отправилась наконец. Ибо земли между [Дор-Ломином и Дориатом] были тогда свободными от зла на какое-то время из-за доблести Черного Меча южной страны говорят; но это теперь кончилось. Она искала найти своего сына там, ожидающего ее. Но если ты он, тогда я боюсь, что все пошло неправильно.
Тогда Турин рассмеялся горько.
- Неправильно, неправильно? - закричал он. - Да, всегда неправильно: так же криво, как Моргот!
И внезапно черный гнев сотряс его, и чары Глаурунга ослабили свои последние нити, и он знал ложь, которой он был обманут.
- Был ли я одурачен, что я могу прийти и умереть здесь обесчещенным, кто мог по меньшей мере погибнуть доблестно перед Дверями Нарготронда?
И из ночи вокруг чертога показалось ему, что он слышит крики Финдуилас.
- Не первым я умру здесь! - воскликнул он. И он схватил Бродду и с силой своей великой муки и гнева он поднял его высоко и тряхнул его, как если бы тот был собакой.
- Морвен из народа рабов, сказал ты? Ты сын трусливых негодяев, вор, раб рабов!
Вслед за этим он швырнул Бродду головой вперед через его собственный стол, прямо с лицо истерлингу, что поднялся, чтобы напасть на Турина. В этом падении шея Бродды была сломана; и Турин прыгнул после своего броска и убил еще троих, которые съежились там, ибо они были пойманы безоружными. В чертоге было смятение. Истерлинги, что сидели там, вышли бы против Турина, но многие другие собрались там, кто были из более старшего народа Дор-Ломина: долго они были ручными слугами, но теперь они поднялись с криками мятежа. Вскоре в чертоге была великая битва, и хоть рабы имели только ножи для мяса и такие вещи, какие они могли схватить против кинжалов и мечей, многие были быстро убиты с обеих сторон, прежде чем Турин прыгнул вниз среди них и убил последних истерлингов, что оставались в чертоге.
Затем он отдохнул, опираясь на колонну, и огонь его гнева был как пепел. Но старый Садор подполз к нему и обхватил его вокруг коленей, ибо он был смертельно ранен.
- Трижды семь лет и более было долго ждать этого часа, - сказал он. - Но теперь иди, иди, господин! Иди и не возвращайся, разве что с большей силой. Они поднимут землю против тебя. Многие выбежали из зала. Иди, или ты скончаешься здесь. Прощай!
Потом он соскользнул вниз и умер.
- Он говорит правдой смерти, - сказала Аэрин. - Ты узнал все, что ты хотел. Теперь иди быстро! Но иди сперва к Морвен и утешь ее, или я буду считать все разорение, что ты сделал здесь, трудным для прощения. Ибо дурна хоть была моя жизнь, ты принес мне смерть своим насилием. Пришельцы отомстят за эту ночь всем, кто был здесь. Безрассудны вои деяния, сын Хурина, как если бы ты был все еще был ребенком, которого я знала.
- И слабое сердце твое, Аэрин, дочь Индора, как оно было, когда я звал тебя тетей, и грубая собака напугала тебя, - сказал Турин. - Ты была создан для более доброго мира. Но уходи прочь! Я отведу тебя к Морвен.
- Снег лежит на земле, но более глубок на моей голове, - ответила она. - Я умру так же скоро в глуши с тобой, как с грубыми истерлингами. Ты не можешь исправить то, что ты сделал. Иди! Остаться сделает все только хуже и ограбит Морвен бесцельно. Иди, я прошу тебя!
Тогда Турин поклонился ей низко и повернулся, и покинул чертог Бродды; но все мятежники, что имели силы, следовали за ним. Они бежали в сторону гор, ибо некоторые среди них знали хорошо пути глуши, и они благословляли снег, что падал позади них и покрывал их следы. Так, хоть вскоре охота была поднята, со многими людьми и собаками и ржанием лошадей, они убежали на юг в холмы. Затем, оглянувшись назад, они увидели красный свет далеко-далеко в земле, которую они покинули.
- Они подожгли чертог, - сказал Турин. - С какой целью это?
- Они? Нет, господин: она, я полагаю, - сказал один, Асгон по имени. - Многие люди оружия неправильно понимают терпение и спокойствие. Она сделала много хорошего среди нас дорогой ценой. Ее сердце не было слабым, и терпение лопнет в конце концов.
Теперь некоторые из самых выносливых, кто могли выдержать зиму, остались с Турином и вели его неведомыми тропами к убежищу в горах, пещере, известной внезаконникам и беглецам; и некоторый запас еды был спрятан там. Там они ждали, пока снег прекратится, и они дали ему еды и отвели его к перевалу мало используемому, что вел на юг, в долину Сириона, где снег не шел. На спускающейся тропе они расстались.
- Прощай теперь, лорд Дор-Ломина, - сказал Асгон. - Но не забывай нас. Мы будем людьми, на которых охотятся, теперь, и Волчий народ станет более жестоким из-за твоего прихода. Поэтому иди и не возвращайся, если только ты не придешь с силой, чтобы освободить нас. Прощай!
