That night they lay in the hall and slept uneasily for the wailing of Mîm and of Ibun, his other son. When that ceased they could not tell; but when they woke at last the Dwarves were gone and the chamber was closed by a stone. The day was fair again, and in the morning sunshine the outlaws washed in the pool and prepared such food as they had; and as they ate Mîm stood before them.
He bowed to Túrin. ‘He is gone and all is done,’ he said. ‘He lies with his fathers. Now we turn to such life as is left, though the days before us may be short. Does Mîm’s home please you? Is the ransom paid and accepted?’
‘It is,’ said Túrin.
‘Then all is yours, to order your dwelling here as you will, save this: the chamber that is closed, none shall open it but me.’
‘We hear you,’ said Túrin. ‘But as for our life here, we are secure, or so it seems; but still we must have food, and other things. How shall we go out; or still more, how shall we return?’
To their disquiet Mîm laughed in his throat. ‘Do you fear that you have followed a spider to the heart of his web?’ he said. ‘Nay, Mîm does not eat Men. And a spider could ill deal with thirty wasps at a time. See, you are armed, and I stand here bare. No, we must share, you and I: house, food, and fire, and maybe other winnings. The house, I guess, you will guard and keep secret for your own good, even when you know the ways in and out. You will learn them in time. But in the meantime Mîm must guide you, or Ibun his son, when you go out; and one will go where you go and return when you return - or await you at some point that you know and can find unguided. Ever nearer and nearer home will that be, I guess.’
To this Túrin agreed, and he thanked Mîm, and most of his men were glad; for under the sun of morning, while summer was yet high, it seemed a fair place to dwell in. Andróg alone was ill-content. ‘The sooner we are masters of our own goings and comings the better,’ he said. ‘Never before have we taken a prisoner with a grievance to and fro on our ventures.’
That day they rested, and cleaned their arms and mended their gear; for they had food to last a day or two yet, and Mîm added to what they had. Three great cooking-pots he lent to them, and firing; and he brought out a sack. ‘Rubbish,’ he said. ‘Not worth the stealing. Only wild roots.’
But when they were washed the roots proved white and fleshy with their skins, and when boiled they were good to eat, somewhat like bread; and the outlaws were glad of them, for they had long lacked bread save when they could steal it. ‘Wild Elves know them not; Grey-elves have not found them; the proud ones from over the Sea are too proud to delve,’ said Mîm.
‘What is their name?’ said Túrin.
Mîm looked at him sidelong. ‘They have no name, save in the dwarf-tongue, which we do not teach,’ he said. ‘And we do not teach Men to find them, for Men are greedy and thriftless, and would not spare till all the plants had perished; whereas now they pass them by as they go blundering in the wild. No more will you learn of me; but you may have enough of my bounty, as long as you speak fair and do not spy or steal.’ Then again he laughed in his throat. ‘They are of great worth,’ he said. ‘More than gold in the hungry winter, for they may be hoarded like the nuts of a squirrel, and already we were building our store from the first that are ripe. But you are fools, if you think that I would not be parted from one small load even for the saving of my life.’
‘I hear you,’ said Ulrad, who had looked in the sack when Mîm was taken. ‘Yet you would not be parted, and your words only make me wonder the more.’
Mîm turned and looked at him darkly. ‘You are one of the fools that spring would not mourn if you perished in winter,’ he said to him. ‘I had spoken my word, and so must have returned, willing or not, with sack or without, let a lawless and faithless man think what he will! But I love not to be parted from my own by force of the wicked, be it no more than a shoe-thong. Do I not remember that your hands were among those that put bonds upon me, and so held me that I did not speak again with my son? Ever when I deal out the earth-bread from my store you will be counted out, and if you eat it, you shall eat by the bounty of your fellows, not of me.’
Then Mîm went away; but Ulrad, who had quailed under his anger, spoke to his back: ‘High words! Nonetheless the old rogue had other things in his sack, of like shape but harder and heavier. Maybe there are other things beside earth-bread in the wild which Elves have not found and Men must not know!’
‘That may be,’ said Túrin. ‘Nonetheless the Dwarf spoke the truth in one point at least, calling you a fool. Why must you speak your thoughts? Silence, if fair words stick in your throat, would serve all our ends better.’
The day passed in peace, and none of the outlaws desired to go abroad. Túrin paced much upon the green sward of the shelf, from brink to brink and he looked out east, and west, and north, and wondered to find how far were the views in the clear air. Northward, and seeming strangely near, he could descry the forest of Brethil climbing green about the Amon Obel. Thither he found that his eyes would stray more often than he wished, though he knew not why; for his heart was set rather to the northwest, where league upon league away on the skirts of the sky it seemed to him that he could glimpse the Mountains of Shadow and the borders of his home. But at evening Túrin looked west into the sunset, as the sun rode down red into the hazes above the far distant coasts, and the Vale of Narog lay deep in the shadows between.
So began the abiding of Túrin son of Húrin in the halls of Mîm, in Bar-en-Danwedh, the House of Ransom.
Той ночью они лежали в зале и спали беспокойно из-за причитаний Мима и Ибуна, его другого сына. Когда это прекратилось, они не могли сказать; но когда они проснулись наконец, гномы уже ушли, и палата была закрыта камнем. День снова был ясный, и при утреннем свете солнца внезаконники умылись в пруду и приготовили еду, какую имели; и когда они ели, Мим стоял перед ними.
Он поклонился Турину.
- Он ушел, и все сделано/кончено, - сказал он. - Он лежит со своими отцами. Теперь мы обратимся к той жизни, которая осталась, хотя дни перед нами могут быть короткими. Угодил ли тебе дом Мима? Выкуп уплачен и принят?
- Это так, - сказал Турин.
- Тогда все твое, чтобы устроить свое жилище здесь, как ты хочешь, исключая это: палата, что закрыта, - никто не откроет ее, кроме меня.
- Мы слышим тебя, - сказал Турин. - Но что до нашей жизни здесь, мы в безопасности, или так кажется; но все еще мы должны иметь еду и другие вещи. Как мы будем выходить; или, еще больше, как мы будем возвращаться?
К их беспокойству, Мим засмеялся гортанно.
- Вы боитесь, что последовали за пауком в сердце его паутины? - спросил он. - Нет, Мим не ест людей. И паук вряд ли справится с тридцатью осами за раз. Глядите, вы вооружены, а я стою тут пустой [в смысле, безоружный]. Нет, мы должны делить, вы и я: дом, еду, и огонь, и, может быть, другие выигрыши. Дом, я полагаю, вы будете охранять и хранить в секрете для вашего собственного блага, даже когда вы будете знать пути внутрь и наружу. Вы узнаете их со временем. Но пока Мим должен вести вас или Ибун, его сын, когда вы выходите; и один пойдет туда, куда вы идете, и вернется, когда вы вернетесь, или будет ждать вас в какой-то точке, которую вы знаете и можете найти без сопровождения. Постоянно ближе и ближе к дому она будет, я полагаю.
На это Турин согласился, и он благодарил Мима, и большинство его людей были рады; ибо под утренним солнцем, когда лето было еще в разгаре, это место казалось прекрасным для жилья. Андрог один был недоволен.
- Чем раньше мы станем хозяевами наших собственных приходов и уходов, тем лучше, - сказал он. - Никогда раньше мы не брали в плен пленника c бедствием туда и сюда на наши предприятия.
В тот день они отдыхали, чистили свое оружие и чинили свое снаряжение, ибо они имели еды, чтобы хватило на день или два еще, и Мим добавил к тому, что они имели. Три больших кухонных горшка он одолжил им и топливо; и он принес мешок.
- Хлам, - сказал он. - Не стоит того, чтобы красть. Только дикие корни.
Но когда они были вымыты, коренья оказались белыми и мясистыми вместе с кожурой, и, когда сварены, они были хороши для еды, чем-то похожими на хлеб; и внезаконники были рады им, ибо они долго имели нехватку хлеба, исключая когда они могли украсть его.
- Дикие эльфы не знают их; Серые эльфы не нашли их; гордые из-за Моря слишком горды, чтобы копать, - сказал Мим.
- Каково их название? - спросил Турин.
Мим посмотрел на него искоса.
- Они не имеют названия, исключая на языке гномов, которому мы не учим, - сказал он. - И мы не учим людей находить их, ибо люди жадны и не бережливы, и не будут воздерживаться/экономно пользоваться, пока все растения не погибнут; тогда как теперь они проходят мимо них, когда они идут, спотыкаясь, в глуши. Больше ты не узнаешь от меня; но вы можете иметь достаточно от моих щедрот так долго, пока будете говорить хорошо и не шпионить и не воровать. - Затем он снова рассмеялся гортанно. - Они великого достоинства, - сказал он. - Больше, чем золото в голодную зиму, ибо они могут быть запасены, как орехи у белки, и уже мы строили наш запас из первых, что поспели. Но вы дураки, если вы думаете, что я бы не расстался с одним небольшим грузом даже ради спасения своей жизни.
- Я слышу тебя, - сказал Ульрад, который заглядывал в мешок, когда Мим был взят. - Все же ты не хотел расставаться, и твои слова только заставляют меня удивляться еще больше.
Мим повернулся и посмотрел на него мрачно.
- Ты один из тех дураков, которых весна не оплакивала бы, если бы ты погиб зимой, - сказал он ему. - Я сказал свое слово и поэтому должен был вернуться, желая или нет, с мешком или без, пусть беззаконный и неверный человек думает, что хочет! Но я не люблю быть разлученным со своим собственным силой нечестивых, будь то не более чем завязка для обуви. Разве я не помню, что твои руки были среди тех, кто наложил узы на меня, и так держал меня, что я говорил снова со своим сыном? Всегда, когда я буду раздавать земляной хлеб из моих запасов, ты не будешь считаем, и если ты будешь есть его, ты будешь есть от щедрот своих товарищей, а не от моих.
Затем Мим ушел; но Ульрад, который дрогнул от его гнева, сказал ему в спину:
- Высокие слова! Тем не менее старый разбойник имел другие вещи в своем мешке, похожей формы, но более твердые и тяжелые. Может быть, в глуши есть другие вещи, кроме земляного хлеба, которые эльфы не нашли, и люди не должны знать!
- Это может быть, - сказал Турин. - Тем не менее, гном сказал правду в одном месте, назвав тебя дураком. Почему должен ты высказывать свои мысли? Молчание, если хорошие слова застрянут у тебя в горле, послужит всем нашим целям лучше.
День прошел в мире, и никто из внезаконников не пожелал выходить наружу. Турин шагал много по зеленой траве уступа, от края до края, и он смотрел на восток и на запад, и на север, и удивлялся обнаружить, как далеки было виды в чистом воздухе. На севере, и, казалось, странно близко, он мог разглядеть лес Бретиль, поднимающийся зеленым вокруг Амон-Обеля. Туда, он обнаружил, что его взгляд блуждает более часто, чем он желал, хотя он и не знал почему; ибо сердце его было устремлено скорее на северо-запад, где лига за лигой прочь на окраинах неба ему казалось, что он может мельком увидеть Горы Тени и границы своего дома. Но вечером Турин смотрел на запад, на закат, как солнце плыло вниз красным в дымку над далекими отдаленными [в оригинале тавтологии нет] берегами, и долина Нарога лежала глубоко в тени между ними.
Так началось обитание Турина, сына Хурина, в чертогах Мима, в Бар-эн-Данвед, Доме Выкупа.
