Я таки буду писать много перевода, но это и мне на пользу пойдет - в процессе перевода в текст вгрызаешься глубже, чем при любом чтении.
Before morning the rain ceased, and a wind stirred in the trees. Dawn came more brightly than for many days, and light airs from the South opened the sky, pale and clear about the rising of the sun. Mîm sat on without moving, and he seemed as if dead; for now the heavy lids of his eyes were closed, and the morning-light showed him withered and shrunken with age. Túrin stood and looked down on him. ‘There is light enough now,’ he said.
Then Mîm opened his eyes and pointed to his bonds; and when he was released he spoke fiercely. ‘Learn this, fools!’ he said. ‘Do not put bonds on a Dwarf! He will not forgive it. I do not wish to die, but for what you have done my heart is hot. I repent my promise.’
‘But I do not,’ said Túrin. ‘You will lead me to your home. Till then we will not speak of death. That is my will.’ He looked steadfastly in the eyes of the Dwarf, and Mîm could not endure it; few indeed could challenge the eyes of Túrin in set will or in wrath. Soon he turned away his head, and rose. ‘Follow me, lord!’ he said.
‘Good!’ said Túrin. ‘But now I will add this: I understand your pride. You may die, but you shall not be set in bonds again.’
‘I will not,’ said Mîm. ‘But come now!’ And with that he led them back to the place where he had been captured, and he pointed westward. ‘There is my home!’ he said. ‘You have often seen it, I guess, for it is tall. Sharbhund we called it, before the Elves changed all the names.’ Then they saw that he was pointing to Amon Rûdh, the Bald Hill, whose bare head watched over many leagues of the wild.
‘We have seen it, but never nearer,’ said Andróg. ‘For what safe lair can be there, or water, or any other thing that we need? I guessed that there was some trick. Do men hide on a hill-top?’
‘Long sight may be safer than lurking,’ said Túrin. ‘Amon Rûdh gazes far and wide. Well, Mîm, I will come and see what you have to show. How long will it take us, stumbling Men, to come thither?’
‘All this day until dusk, if we start now,’ answered Mîm.
Soon the company set out westward, and Túrin went at the head with Mîm at his side. They walked warily when they left the woods, but all the land seemed empty and quiet. They passed over the tumbled stones, and began to climb; for Amon Rûdh stood upon the eastern edge of the high moorlands that rose between the vales of Sirion and Narog, and even above the stony heath at its base its crown was reared up a thousand feet and more. Upon the eastern side a broken land climbed slowly up to the high ridges among knots of birch and rowan, and ancient thorn-trees rooted in rock. Beyond, upon the moors and about the lower slopes of Amon Rûdh, there grew thickets of aeglos; but its steep grey head was bare, save for the red seregon that mantled the stone.
As the afternoon was waning the outlaws drew near to the roots of the hill. They came now from the north, for so Mîm had led them, and the light of the westering sun fell upon the crown of Amon Rûdh, and the seregon was all in flower.
‘See! There is blood on the hill-top,’ said Andróg.
‘Not yet,’ said Túrin.
The sun was sinking and light was failing in the hollows. The hill now loomed up before them and above them, and they wondered what need there could be of a guide to so plain a mark. But as Mîm led them on, and they began to climb the last steep slopes, they perceived that he was following some path by secret signs or old custom. Now his course wound to and fro, and if they looked aside they saw that at either hand dark dells and chines opened, or the land ran down into wastes of great stones with falls and holes masked by bramble and thorn. There without a guide they might have laboured and clambered for days to find a way.
At length they came to steeper but smoother ground. They passed under the shadows of ancient rowan-trees, into aisles of long-legged aeglos: a gloom filled with a sweet scent. Then suddenly there was a rock-wall before them, flat-faced and sheer, forty feet high, maybe, but dusk dimmed the sky above them and guess was uncertain.
‘Is this the door of your house?’ said Túrin. ‘Dwarves love stone, it is said.’ He drew close to Mîm, lest he should play them some trick at the last.
‘Not the door of the house, but the gate of the garth,’ said Mîm. Then he turned to the right along the cliff-foot, and after twenty paces he halted suddenly; and Túrin saw that by the work of hands or of weather there was a cleft so shaped that two faces of the wall overlapped, and an opening ran back to the left between them. Its entrance was shrouded by long trailing plants rooted in crevices above, but within there was a steep stony path going upward in the dark. Water trickled down it, and it was dank.
One by one they filed up. At the top the path turned right and south again, and brought them through a thicket of thorns out upon a green flat, through which it ran on into the shadows. They had come to Mîm’s house, Bar-en-Nibin-noeg, which only ancient tales in Doriath and Nargothrond remembered, and no Men had seen. But night was falling, and the east was starlit, and they could not yet see how this strange place was shaped.
Amon Rûdh had a crown: a great mass like a steep cap of stone with a bare flattened top. Upon its north side there stood out from it a shelf, level and almost square, which could not be seen from below; for behind it stood the hill-crown like a wall, and west and east from its brink sheer cliffs fell. Only from the north, as they had come, could it be reached with ease by those who knew the way. From the ‘gate’ a path led, and passed soon into a little grove of dwarfed birches growing about a clear pool in a rock-hewn basin. This was fed by a spring at the foot of the wall behind, and through a runnel it spilled like a white thread over the western brink of the shelf. Behind the screen of the trees, near the spring between two tall buttresses of rock, there was a cave. No more than a shallow grot it looked, with a low broken arch; but further in it had been deepened and bored far under the hill by the slow hands of the Petty-dwarves, in the long years that they had dwelt there, untroubled by the Grey-elves of the woods.
Through the deep dusk Mîm led them past the pool, where now the faint stars were mirrored among the shadows of the birch-boughs. At the mouth of the cave he turned and bowed to Túrin. ‘Enter, lord!’ he said: ‘Bar-en-Danwedh, the House of Ransom. For so it shall be called.’
‘That may be,’ said Túrin. ‘I will look at it first.’ Then he went in with Mîm, and the others, seeing him unafraid, followed behind, even Andróg, who most misdoubted the Dwarf. They were soon in a black dark; but Mîm clapped his hands, and a little light appeared, coming round a corner: from a passage at the back of the outer grot there stepped another Dwarf bearing a small torch.
‘Ha! I missed him, as I feared!’ said Andróg. But Mîm spoke quickly with the other in their own harsh tongue, and seeming troubled or angered by what he heard, he darted into the passage and disappeared. Now Andróg was all for going forward. ‘Attack first!’ he cried. ‘There may be a hive of them; but they are small.’
‘Three only, I guess,’ said Túrin; and he led the way, while behind him the outlaws groped along the passage by the feel of the rough walls. Many times it bent this way and that at sharp angles; but at last a faint light gleamed ahead, and they came into a small but lofty hall, dim-lit by lamps hanging down out of the roof-shadow upon fine chains. Mîm was not there, but his voice could be heard, and led by it Túrin came to the door of a chamber opening at the back of the hall. Looking in, he saw Mîm kneeling on the floor. Beside him stood silent the Dwarf with the torch; but on a stone couch by the far wall lay another. ‘Khîm, Khîm, Khîm!’ the old Dwarf wailed, tearing at his beard.
‘Not all your shots went wild,’ said Túrin to Andróg. ‘But this may prove an ill hit. You loose shaft too lightly; but you may not live long enough to learn wisdom.’
Leaving the others, Túrin entered softly and stood behind Mîm, and spoke to him. ‘What is the trouble, master?’ he said. ‘I have some healing arts. May I help you?’
Mîm turned his head, and his eyes had a red light. ‘Not unless you can turn back time and cut off the cruel hands of your men,’ he answered. ‘This is my son. An arrow was in his breast. Now he is beyond speech. He died at sunset. Your bonds held me from healing him.’
Again pity long hardened welled in Túrin’s heart as water from rock. ‘Alas!’ he said. ‘I would recall that shaft, if I could. Now Bar-en-Danwedh, House of Ransom, shall this be called in truth. For whether we dwell here or no, I will hold myself in your debt; and if ever I come to any wealth, I will pay you a danwedh of heavy gold for your son, in token of sorrow, even if it gladdens your heart no more.’
Then Mîm rose and looked long at Túrin. ‘I hear you,’ he said. ‘You speak like a dwarf-lord of old; and at that I marvel. Now my heart is cooled, though it is not glad. My own ransom I will pay, therefore: you may dwell here, if you will. But this I will add: he that loosed the shaft shall break his bow and his arrows and lay them at my son’s feet; and he shall never take an arrow nor bear bow again. If he does, he shall die by it. That curse I lay on him.’
Andróg was afraid when he heard of this curse; and though he did so with great grudge, he broke his bow and his arrows and laid them at the dead Dwarf’s feet. But as he came out from the chamber, he glanced evilly at Mîm, and muttered: ‘The curse of a dwarf never dies, they say; but a Man’s too may come home. May he die with a dart in his throat!’
Прежде утра дождь прекратился, и ветер зашевелился в деревьях. Рассвет наступил более яркий, чем за многие дни, и легкие ветра с юга открыли небо, бледное и чистое на восходе солнца. Мим продолжал сидеть без движения, и он казался словно бы мертвым; ибо теперь тяжелые веки его глаз были закрыты, и утренний свет показал его иссохшим и сморщенным от старости. Турин встал и посмотрел на него сверху вниз.
- Сейчас света достаточно, - сказал он.
Тогда Мим открыл глаза и указал на свои оковы; и когда он был освобожден, он говорил свирепо.
- Запомните это, дураки! - сказал он. - Не надевайте путы на гнома! Он не простит этого. Я не хочу умирать, но от того, что вы сделали, мое сердце горит. Я раскаиваюсь в своем обещании.
- А я нет, - сказал Турин. - Ты отведешь меня к своему дому. До тех пор мы не будем говорить о смерти. Такова моя воля.
Он посмотрел пристально в глаза гнома, и Мим не мог этого вынести; немногие в самом деле могли бросить вызов глазам Турина в твердой воле или в гневе. Вскоре он отвернул голову и встал.
- Следуй за мной, господин! - сказал он.
- Хорошо! - сказал Турин. - А теперь я добавлю это: я понимаю твою гордость. Ты можешь умереть, но ты не будешь помещен в оковы снова.
- Не буду, - сказал Мим. - Но идем теперь!
И с этим он повел их обратно к месту, где он был схвачен, и он указал на запад.
- Вон мой дом! - сказал он. - Вы часто видели его, я полагаю, ибо он высокий. Шарбхунд мы называли его прежде того, как эльфы изменили все имена.
Тогда они увидели, что он указывает на Амон Руд, Лысый Холм, чья непокрытая голова смотрела на многие лиги глуши.
- Мы видели его, но никогда ближе, - сказал Андрог. - Ибо какое безопасное логово может быть там, или вода, или любая другая вещь, что нам нужна? Я догадывался, что тут какой-то подвох. Разве люди прячутся на вершине холма?
- Дальний обзор может быть безопаснее, чем скрытность, - сказал Турин. - Амон Руд смотрит вдаль и вширь. Что ж, Мим, я приду и посмотрю, что ты покажешь. Сколько времени потребуется нам, спотыкающимся людям, чтобы прийти туда?
- Весь этот день до заката, если мы отправимся сейчас, - ответил Мим.
Вскоре отряд выступил на запад, и Турин шел во главе с Мимом рядом с собой. Они шли осторожно, когда они покинули лес но вся земля казалась пустой и тихой. Они прошли через беспорядочно опрокинутые камни и начали подниматься; ибо Амон Руд стоял на восточном краю высоких открытых бесплодных холмов, что возвышались между долинами Сириона и Нарога, и даже над каменистой пустошью у его подножия его макушка вздымалась на тысячу футов и более. На восточной стороне изрезанная местность поднималась медленно к высоким хребтам среди куп берез и рябин и древних деревьев боярышника [чаще всего "thorn-tree", "колючее дерево" означает именно это], укоренившихся в скале. Далее, на вересковых пустошах и на нижних склонах Амон Руда, росли заросли аэглоса; но его крутая серая макушка была обнажена, исключая красный серегон, что покрывал камень.
По мере того, как день клонился к вечеру, разбойники приблизились к подножию холма. Они шли теперь с севера, ибо так Мим вел их, и свет заходящего солнца упал на корону Амона Руда, и серегон был весь в цвету.
- Смотрите! На вершине холма кровь, - сказал Андрог.
- Нет еще, - сказал Турин.
Солнце садилось, и свет тускнел в лощинах. Холм теперь нависал перед ними и над ними, и они недоумевали, какая нужда могла быть в проводнике к такой простой цели. Но по мере того, как Мим продолжал вести их, и они начали взбираться на последние крутые склоны, они поняли, что он следует какой-то тропе по тайным знакам или старому обычаю. Теперь его путь извивался туда и сюда, и если они смотрели по сторонам, они видели, что с обеих сторон темные долины и ущелья открывались, или земля убегала вниз в пустоши из больших камней с пропастями и ямами, замаскированными ежевикой и терновником. Чтобы найти путь без проводника они могли бы трудиться и карабкаться целыми днями.
Наконец они пришли к более крутому, но более ровному участку. Они прошли под сенью древних рябин, в проходы между длинноногих аэглосов: мрак, наполненный сладким ароматом. Затем внезапно перед ними была каменная стена, плоская и отвесная, сорока футов в высоту, может быть, но сумерки заволокли небо над ними, и догадка была неопределенной.
- Это дверь твоего дома? - спросил Турин. - Гномы любят камень, говорят.
Он приблизился к Миму, чтобы тот не сыграл с ними какую-нибудь шутку в конце.
- Не дверь дома, но ворота двора, - сказал Мим.
Потом он повернул направо вдоль подножия утеса и через двадцать шагов он остановился внезапно; и Турин увидел, что работой рук или погоды там была расщелина такой формы, что две стороны стены перекрывались, и проем бежал влево между ними. Его вход был закрыт длинными стелющимися растениями, укоренившимися в расщелинах наверху, но внутри была крутая каменистая тропа, ведущая вверх в темноту. Вода стекала по нему, и было сыро.
Один за другим они поднимались вереницей. На вершине тропа повернула направо и снова на юг и привела их через заросли терновника на зеленую площадку, через которую она убегала в тень. Они пришли к дому Мима, Бар-эн-Нибин-ноэг, о котором только древние сказания Дориата и Нарготронда помнили, и никакой человек не видел. Но ночь опускалась, и восток был освещен звездами, и они не могли еще видеть, как это странное место было создано.
Амон Руд имел макушку ["корону"]: огромная масса, как крутая шапку из камня с голой плоской вершиной. На ее северной стороне выступал из него уступ, ровный и почти квадратный, который не мог быть видим снизу; ибо за ним стояла вершина холма, как стена, и к западу и востоку от его края падали отвесные утесы. Только с севера, как они пришли, он мог быть достигнут теми, кто знал дорогу. От "ворот" вела тропинка и проходила вскоре в небольшую рощу карликовых берез, растущих вокруг прозрачного пруда в высеченном в скале бассейне. Он был питаем источником у подножия стены позади, и через желоб он переливался, как белая нить, через западный край уступа. Позади изгороди из деревьев, у ручья между двумя высокими скальными опорами находилась пещера. Не более чем неглубоким гротом она выглядела, с низким сломанным сводом; но дальше она был углублена и прорыта глубоко под холмом медленными руками Мелких гномов в долгие годы, что они жили там, не тревожимые Серыми эльфами лесов.
Сквозь глубокие сумерки Мим вел их мимо пруда, где теперь неясные звезды отражались среди теней березовых ветвей. У входа в пещеру он повернулся и поклонился Турину.
- Войди, господин! - сказал он. - Бар-эн-Данвед, Дом Выкупа. Ибо так он будет называться.
- Может быть, - сказал Турин. - Я посмотрю на него сначала.
Затем он вошел внутрь вместе с Мимом, и остальные, видя, что он не боится, следовали позади, даже Андрог, кто больше всех сомневался в гноме. Они были вскоре в черной темноте; но Мим хлопнул в ладоши, появился маленький свет, придя из-за угла: из прохода в задней части внешнего грота вышел другой гном с маленьким факелом.
- Ха! Я упустил его, как я и боялся! - сказал Андрог.
Но Мим заговорил быстро с другим на их собственном резком языке и, выглядя обеспокоенным или разгневанным тем, что он услышал, он бросился в проход и исчез. Теперь Андрог был целиком за то, чтобы идти вперед.
- Нападайте первыми! - крикнул он. - Там может быть целый улей их; но они маленькие.
- Три только, я полагаю, - сказал Турин, и он возглавил путь, в то время как позади него внезаконники теснились вдоль прохода, ощупывая грубые стены. Много раз он [проход] изгибался туда и сюда под острыми углами; но наконец слабый свет блеснул впереди, и они вошли в небольшой, но высокий зал, тускло освещенный лампами, свисающими с потолка на тонких цепях. Мима там не было, но его голос мог быть слышен, и ведомый им Турин подошел к двери палаты, открывающейся в задней части зала. Заглянув внутрь, он увидел Мима, стоящего на коленях на полу. Рядом с ним молча стоял гном с факелом, но на каменном ложе у дальней стены лежал еще другой.
- Кхим, Кхим, Кхим! - причитал старый гном, дергая себя за бороду.
- Не все твои выстрелы прошли впустую, - сказал Турин Андрогу. - Но этот может оказаться плохим ударом. Ты выпускаешь стрелы слишком легко, но ты можешь не прожить достаточно долго, чтобы научиться мудрости.
Оставив остальных, Турин тихо вошел и встал позади Мима, и заговорил с ним.
- В чем беда, хозяин? - сказал он. - Я имею некоторые целительские умения. Могу я помочь тебе?
Мим повернул голову, и его глаза имели красный свет.
- Нет, если только ты не сможешь повернуть назад время и отрубить жестокие руки твоих людей, - ответил он. - Это мой сын. Стрела была в его груди. Теперь он за пределами речи [до него не дозваться]. Он умер на закате. Ваши путы удерживали меня от исцеления его.
Снова жалость долго черствевшая забила ключом в сердце Турина, как вода из скалы.
- Увы! - сказал он. - Я бы отозвал обратно то древко, если бы мог. Теперь Бар-эн-Данвед, Дом Выкупа, будет он называться поистине. Ибо будем мы жить здесь или нет, я буду считаться себя у тебя в долгу; и если когда-либо я приду к какому-то богатству, я заплачу тебе данвед тяжелым золотом за твоего сына в знак печали, даже если оно больше не порадует твое сердце.
Тогда Мим встал и долго смотрел на Турина.
- Я слышу тебя, - сказал он. - Ты говоришь, как гномий лорд древности; и этому я удивляюсь. Теперь мое сердце остыло, хоть оно и не радостно. Мой собственный выкуп я заплачу поэтому: вы можете жить здесь, если хотите. Но это я добавлю: тот, кто пустил стрелу, сломает свой лук и свои стрелы и положит их к ногам моего сына; и он никогда больше не возьмет стрелу и не будет носить лук снова. Если он это сделает, то умрет от этого. Это проклятие я налагаю на него.
Андрог испугался, когда услышал об этом проклятии; и хотя он сделал это с большим недовольством, он сломал свой лук и стрелы и положил их к ногам мертвого гнома. Но, как он выходил из палаты, он взглянул злобно на Мима и пробормотал:
- Говорят, проклятие гнома никогда не умирает; но людское тоже может вернуться домой. Пусть он умрет с дротиком в горле!
