[div align=right]«Чертоги Ниэнны на западе Валинора, на границах Мира…
Окна ее дома глядят за границы Мира».
Валаквента. О валар
«Мудрейший из майар – Олорин. Он тоже жил в Лориэне,
но часто уходил в чертоги Ниэнны
и научился у нее жалости и терпению».
Валаквента. О майар
«Самого же Моргота валар низвергли через Врата Ночи
за Стены Мира, в Безвременную Бездну…».
Сильмариллион. О путешествии Эарендила и Войне Гнева.[/div]
В Лориэне поймать несколько минут покоя было проблемно. Стоило чуть присесть, как от Эстэ приходила команда отправляться за целебными растениями. Причем выдавалась инструкция: что собирать в каком часу, при какой погоде и каким способом: отщипывать пальцами, скоблить костяным ножом, выкапывать щепочками… Только что цвет одежды и вид прически не предписывались.
- Как тебе не совестно, Олорин! – приближенная Владычицы Отдыха с трагическим выражением лица держала двумя пальчиками кусочек ивовой коры. – Было ясно сказано: кору собирать молодую, осторожно отслаивая ее от веток. А ты наковырял материала для изготовления поплавков! И с берез нам нужны были почки. Только почки, а не вместе с ветками! У тебя совсем нет ответственности за порученное дело!
- В глубокой скорби прошу прощения, мудрая майэ, - Олорин привык тупить глазки при разносах. – Я так спешил принести указанные растения. Мне казалось, что они срочно нужны для удержания fea от ухода в Мандос.
Еще хуже было, когда пробуждался Ирмо и пускал накопленную во сне энергию на наведение порядка в садах. Приходилось отыскивать заснувших где попало эльфов и раскладывать в беседках. Вдали от начальства Олорин просто тащил вялые тела истомленных несчастьями за ноги и шлепал на голые скамейки. Ведь после войн Белерианда в Лориэн валом валили родичи погибших в Эндорэ и получивших за это бессрочное исцеление у Намо.
Тем более, что надышавшимся испарениями озера было совершенно все равно, как их транспортируют.
Но однажды сам Повелитель Снов обратил внимание на факт, что у его пациентов смята и запачкана одежда, а в волосах целые гербарии. Нашлись и доносчицы, сообщившие о способе перенесения страдающих на места постоянного покоя.
- Я спешил поскорее уложить их, Владыка, - чертя сандалией жирную лориэнскую почву, оправдывался уличенный. – Оставлять на траве строго запрещено Вашей супругой во избежание порчи hroa насекомыми…
- Тебе не хватает терпения, Олорин, - с отеческим укором указал Ирмо.
Иногда в Лориэн попадали раненые эльдар – в особо тяжелых случаях, уповая на помощь владычных супругов-целителей. Возиться с такими пострадавшими было еще скучнее и противнее.
- Всю дорогу хныкал, словно его пополам разорвали. А на самом деле всего-то дикий бык живот рогом пропорол.
- Олорин, как ты можешь! Эльда тяжко страдает, а ты волочешь его, словно свернутый половик! Неужели не догадался взять носилки?!
- Он тяжелый, а ты еще и носилки мне навешиваешь. Я ему рот платком заткнул, чтоб не орал…
- У тебя совершенно нет жалости и сострадания, Олорин! – сказала Эстэ после доноса о применении этим майа для обезболивания толстой грушевой палки по голове пациента. – Придется отстранить тебя от непосредственной помощи.
И Олорину вручили метлу, грабли и лейку, а также швабру и мешок ветоши.
Через пару солнечных дней на новой работе Олорин пал в ноги Ирмо и клятвенно обещал научиться терпению и жалости в кратчайшие сроки.
Видно, у валар случились какие-то свои переговоры, потому что Владыка Снов без сопротивления освободил майа от обязанностей уборщика.
- Отправляйся к моей сестре Ниэнне. Будешь пока служить у нее и постигать указанные душевные свойства.
Надо сказать, что место будущей службы Олорину не понравилось сразу. Обиталище третьей из валиэр находилось на краю унылой пустоши, утыканной давно посохшими будяками, болиголовом и гравилатом. На небе словно застыл поздний ненастный закат. И сам дом влепился в кладку Стены Мира.
Отряхиваясь от «собачек», майа поднялся на шаткое крыльцо и постучался. Ему не отозвались. Из-за двери доносился нудный звук, словно кто-то старательно перепиливал единственную струну на скрипке. Олорин осторожно заглянул в щелку – никого. Тщательно вытерев ноги, вошел и хмыкнул.
Все вокруг было серым: пол, стены, мебель… даже потолок. И на каждом столе, стуле, комоде лежали скомканные носовые платочки. Светло-серые, с аспидной и лиловой каемочками. Такими же платочками была набита корзина в прихожей. Пришло осознание, что именно ему предстоит отстирывать эти накопители сострадания. И займет это времени больше, чем подравнивание кустов в Лориэне.
Исполненный неясной тревоги, майа заглянул в ближайший комод. Так и есть: в нем сиротливо покоилось с полдюжины чистых платков. А хозяйка, вернувшись из своего визита в Мандос, вывалит еще гору засморканных, поскольку там сострадать – не пересострадать.
Глубоко вздохнув, Олорин решил проинспектировать буфет на крохотной кухоньке. В нем обнаружилось несколько подсохших соленых коржиков. Зато на холодной плите возвышался двухведерный чайник. Видимо, Владычица Плача постоянно нуждалась в восполнении жидкости в фане.
Бывший сотрудник Ирмо как раз дожевал последний коржик, как появилась хозяйка Одинокого Приюта. О ее прибытии возвестили усталые всхлипы и треск бельевой корзины.
- Ми-илый… - простонала она, входя в кухню. – Как славно, что ты вскипятил воду…
Из карманов широченной мантии валиэ выгрузила хрустящий травой мешочек и бумажный кулек, распространяющий запах ванили.
- Пожалуйста, как закончишь с уборкой, постирай платки. Источник слева от дома.
Пыль в жилище Всескорбящей была странной: словно мелко-мелко растолченное черное стекло. Олорин пару раз бегал на источник, чтоб поменять воду, в которой мочил веник. То, что он там увидел, заставило майа всхлипнуть не хуже новой хозяйки: между сухими ивами была натянута целая паутина веревок. Брусок мыла на полочке в прихожей был величиной с заготовку для тележной оси.
- Постарайся выстирать все, мой дорогой, - велела Ниенна, окинув печальным взглядом гору платков. – Это научит тебя терпению.
Рррынь-рррынь, рррынь-рррынь – по стиральной доске. Шшшиль-шшшыль, шшшыль-шшшыль – в заводи. Кап-кап-кап, шлеп – один платочек на веревке. И снова тот же процесс…
Олорин чувствовал, что у него разломило спину, а гора соплей Милосердной ничуть не уменьшилась. Даже если смотреть на ее одним глазом. Кажется, уже истрачен запас терпения на один год валар. Может, еще разок покланяться Ирмо и попроситься обратно в садовники?
Майа пнул бельевую корзину и уселся под единственным живым кипарисом. Надо было искать пути к спасению.
Состоя при Ирмо, Олорин часто бродил по Валинору невидимым. Его наблюдения очень помогали всеведению Владыки Снов, потому что старательный сотрудник заглядывал в самые разные помещения эльфийских жилищ. И вот в его памяти начало рисоваться какое-то устройство, могущее сильно облегчить обучение терпению.
В Форменосе он видел какую-то бочку с торчащей из нее кривой ручкой. Ссыльные сваливали в это устройство даже пропотевшие поддоспешники. Крутили ручку – и вывешивали отстиранные!
Оглянувшись на тихий дом, майа еще раз пнул гору нестиранного, быстро обесцветился и махнул напрямик через бурьяны. Благо, пустая крепость мятежников находилась не так далеко.
Искомая бочка оказалась на месте: прямо под торчащей из стены трубой. Из трубы капало, потому Олорин первым делом опрокинул устройство – не тащить же к Стене Ночи еще и феаноровскую воду!
Кряхтя и отдуваясь, ученик Милосердной спрятал добычу за дальним углом и заглянул в дверь. Хозяйка сидела на тахте и внимала все тому же пилению басовой струны, время от времени промокая глаза рукавом.
Плюхнув в налитую воду полбруска мыла, майа завалил туда же целую охапку платков и принялся неистово крутить ручку. В бочке весело зашлепали деревянные лопасти. Скоро появилась шапка пены, поползла на сухую траву. Выудив отстиранное, завалил вторую порцию, потом третью – корзина зазияла великолепной пустотой.
Прачечник сперва поставил бочку себе на ногу, потом обнаружил в ней внизу латунный краник. Грязная пена быстро вытекла. Побарахтав платки в чистой воде, Олорин принялся их развешивать. Никакого движения воздуха у Стены Ночи не наблюдалось, и прищеплять белье к веревкам было излишне.
Теперь у бывшего сотрудника Садов Светлого Покоя появилась масса свободного времени, и он предался любимому развлечению: подсматриванию за эльфами. Особое внимание он, конечно, уделял семьям заключенных мятежников, дабы в нужный момент порадовать Владык необходимой информацией. А Милосердную постоянно ожидали пирамиды свежих платков и старательный слуга, обтирающий пыль с мебели.
- Поистине, ты приобрел безграничное терпение, дорогой Олорин, - умиленно всхлипывала Ниенна, выкладывая в буфет печенье из дома Йаванны.
Олорин всем нутром чувствовал, что курс обучения жалости давно пора было свертывать. Жалость он ощущал постоянно: к себе самому. Ручку феаноровского стирального устройства он ежедневно крутил до изнеможения. Стал тесноват ворот туники, потому что шея заметно поширела и образовала толстые бугры в основании. Рукава на бицепсах оскалились растянутыми швами. Бывший сотрудник ласковой Эстэ подумывал, что теперь может намять бока если не Махтару и Меассэ, то каким-нибудь майар Тулкаса пожиже – наверняка.
Каждый вечер приходилось посвящать выдергиванию из одежды кучи «собачек», собранных в окрестностях Стены Мира.
Питание тоже было однообразным. Ниенна очевидно столовалась у старшего брата. Из Мандоса она приносила в основном соленое печенье – наверное, чтоб постоянное слезопролитие не вызывало обессоливания фаны. Ванильные пирожные и булочки с изюмом попадали в буфет редко – во владения Йаванны Всескорбящая отправлялась только по праздникам. Олорин, поразмыслив, взялся посещать тирионский базар и закупаться там красным ваниарским и всевозможной снедью. Нет, до самоснабжения в невидимом состоянии он не опускался. Просто сообщал торговкам, что служит у сестры Намо. За сведения об исцеляющихся в Мандосе он получал половинные скидки на любой товар. Сами же сообщения родичам даже не приходилось особо выдумывать. «Исцеляются, сидя под сенью своих мыслей» - разве это неправда в любом случае?
За окном кухоньки была непроглядная чернота. Видимо, стеклянистая пыль налетала именно оттуда. Хотя – что может пылить в Безвременной Бездне?
Но чаепития, которые устраивал для себя служитель Сострадания, с некоторых пор стали сопровождаться невнятным шебаршением под подоконником.
Сперва Олорину пришло в голову, что там угнездилась еще одна Унголиант. Стекла, конечно, были из мастерской Феанаро. Но кто знает: если в окно полезет тварь, чуть не сожравшая самого Моргота… Потому двери из кухни и на улицу приходилось держать постоянно открытыми, а к кипарису приставить словно невзначай стремянку.
Тирионские пекарки постарались: гора пирожных ароматом корицы, чуть подгоревшего сахара и смородинового варенья заполнила кухню, как сиропом. Олорин по-гурмански выбрал слоеный язычок, залитый темно-розовым желе…
- Слушай, кинь парочку, а?
Сострадательный майа подскочил, запнулся о ножку табурета и, уже сидя на полу, опасливо глянул в окно. За стеклом маячила чья-то серая физиономия в обрамлении всклокоченных волос.
- Вон булочку с глазурованную и язычок. Что тебе стоит?
Тусклое звяканье цепи сразу навело на верную догадку.
- Моргот!!! – Олорин прямо сидя подвинулся к выходу.
- Ну, Моргот, Моргот – и че?
- Ты как сюда попал?!
- Будто не знаешь – по высылке. Вот сижу, а запах от тебя такой, что на всю Бездну. Даже в животе заурчало. Кинь печенюшку, будь человеком! Прояви это… сострадание. Тебе же положено от Ирмо!
Про курсы у Ниенны Моргот явно подслушал под окном.
- Ну, кину я тебе, а мне какая польза?
- Я Ниенне скажу, что ты мне сочувствуешь.
- Еще чего! Под статью подвести хочешь?
Физиономия за окном прищурилась:
- Ладно, сиди, жилься. А я все равно скажу, что ты меня жалеешь. Так что положение у тебя безвыходное, понял?
- Слушай, ты Берену уроков не давал?
- Об этом у папы Эру спрашивай, он всеведущий. А мое молчание имеет цену. В данный момент – две булочки и язычок.
- Закрою форточку и шторку задвину!
- У меня времени – до конца Арды. Выберу момент, когда хозяйка захочет сюда посмотреть.
Олорин вздохнул, выбрал самые помятые кондитерские изделия и брезгливо двумя пальцами высунул за пределы Арды. Продукт был немедленно выхвачен, послышалось хищное урчание.
Необходимость платить шантажисту ерзала в сознании, вызывая тихую злобу. Каждый раз отправляя в форточку снедь, Олорин ежился и хмурился. И вертел в голове могущие освободить его комбинации.
Охапки платков исправно появлялись каждый солнечный день. Хорошо хоть, что феаноровская кованина не ржавела от воды. Лопасти набивали шапку пены, вода весело булькала, платки перемещались из одно корзины в другую. Самым длительным и нудным оставалось только развешивание.
- Бездельник был этот Феанаро! Вместо своих сильмариллов лучше придумал бы какое устройство самоверчения к этой бочке. Теперь вот до конца Арды не дождешься…
Ручка несколько раз провернулась вхолостую – прачечник уставился на коричневые зонты болиголова пронзительным взглядом гения.
Утешительница В Скорби потянулась за следующим пирожным. Слуга почему-то не поторопился придвинуть вазочку поудобнее. Он сидел на краешке стула, подперев голову кулаком, и по его чуть припорошенной сахарной пудрой щеке сползала слеза.
- Что тебя опечалило, дорогой? – привычно-участливым тоном спросила Владычица.
- Ах, госпожа! Уже несколько дней, занимаясь уборкой, я размышляю об участи Изгнанников, находящихся в Мандосе. Ведь им не обещано возрождения до самой Битвы Битв! Как ни велики их преступления, они заслуживают жалости. Даже сыновья Феанаро, самые беззаконные и жестокие, поправшие милость валар…
Ниенна отставила чашку и полезла в рукав за платочком.
- О, эти несчастные души вызывают самую большую скорбь! Пережив столько страданий, они лишены радости жизни, этого дара Всеотца! Отлучены от блаженства Валинора! – она фыркнула в платок и тщательно обтерла нос.
- И сам Феанаро: такой великий ум лишен радости творчества во славу валар и Эру! Мне больно думать об этом! – Олорин закрыл лицо ладонями.
В щелку между пальцами он разглядел, что Милосердная сменила второй платочек, и понял, что взял правильный курс.
- Признаюсь вам, госпожа… хотя может быть, это неправильно и является следом Искажения… прошу, назначьте мне наказание, если вас огорчат мои слова… я жалею даже Моринготто! Как он там один, в Бездне…
К гудению неистребимой басовой струны примешались громкие всхлипы майа.
- Что ты, дорогой! – ладонь прошлась по кудрям плачущего, а широкий рукав – по его согбенной спине. – Милосердие и сострадание никак не могут быть следствием Искажения. Наоборот, это признак особой осветленности феа, высшее выражение эстели, милый. Сострадание к недостойному и раскаяние в этом сострадании есть непреходящая благость!
Олорин на всякий случай продолжал тихонько всхлипывать, пока не закончились пирожные.
На новое царапание в стекло светлый майа обернулся лениво:
- Ну, опять приперся?
- Не приперся, а пришел, - Моргот позвякал цепью. – Что там у вас сегодня? Беляши? Небось остыли уже? Гони шесть штук, и я, так и быть прощу твое нестарание.
- Перебьешься, - Олорин откусил половину еще теплого пирожка и выразительно хлюпнул чаем.
- Чего? Страх потерял? Вот донесу здешней Владычице Соплей, что ты меня подкармливал – будешь всю следующую эпоху в Мандосе гобелены выколачивать!
- Доноси, - слуга Сострадания выбрал беляшик покрупнее. – Я раскаюсь в своем милосердии и получу очередной бонус за просветление. Как сама Ниенна: просила за тебя, а потом раскаялась и только почтения к себе добавила. Или вон как Уйнен: раскаялась, покаялась и булькает дальше. Покаявшийся любезнее Владыкам, поскольку признает свое несовершенство перед их ликами. Так что: хочешь беляша – пляши!
За окном громыхнуло семиэтажно. Олорин задернул шторку.
Минуло четыре стирки, когда в стекло снова постучали.
- Ты это… пару коржиков… Так и быть – спляшу.
Насладившись топанием и звоном цепи, Олорин бросил в форточку круглое печенье.
- А за второе – пой!
После в Средиземье Гендальф не знал большего удовольствия, чем заставлять плясать под свою дудку каждого, на кого падал его взор.
