Ну и соответственно мой ответ.
Потом были еще обмены аргументами, но мне стало ясно, что дама все время "не про то".
Так что остальные посты потерты.
Ну а теперь собственно о Берене, его связях с эпосом и мифом.
Сначала в общих чертах вроде бы нормальный герой богатырской сказки. Княжич, воин. «Начал Иван-царевич возрастать, повадило ему на полевище ездить, стрелять гусей-лебедей, серых уточек. Раз постренулось ему на полевище войско вражеское. Налетел Иван-царевич на то войско, все посек в мелкую щепочку».
Далее вариант «ущерб-похищение».
«Раз вернулся Иван-царевич с охоты, а царство его все порушено-пожжено, народ кто побит, а кто в полон уведен».
Пока все табельно. Но именно с этой точки начинаются странности.
Сказочный богатырь отправляется на поиски врага. Наш герой Берен некоторое время вроде бы ведет войну один. Таким образом он из упрощенного, вырожденного эпоса переселяется в поздний, куда более строгий к деталям и реалиям. То есть, он уже не Иван-царевич, а Сигурд. Или даже Харальд Хардрада. Потому как описываются его деяния не вообще: «и побил он стражу того царя индейского», а гораздо конкретнее – «пожар в Друне».
Однако персонажу такого рода эпоса, в отличие от сказочного, приходится не только побеждать полчища, но и заботиться о делах каждодневных. В саге «Изгнание сыновей Уснеха» Дейрдре вспоминает о том, как младший брат Найси приносил хворост, а средний – добытого оленя. Да и перед бегством Дейрдре заклинательница Леборхам дает ей совершенно несказочные советы: «не есть там, где готовили пищу, не спать там, где ели».
Но Берена, в отличие от Диармайда и Найси с братьями, проблема хлеба насущного (то есть сегодняшнего) не волнует. Иван-царевич в своем походе живет охотой: «Натянул он лук, прицелился в медведицу…». Берен же ко всем прочим заморочкам военной жизни добавляет себе еще и принципиальное вегетарианство. И напоминает уже не Диармайда, а неких отшельников из саги «Плавание Майл-Дуна». Этот ирландский путешественник натыкался в море на таких персонажей. Одному, одетому лишь в собственные волосы, христианский бог ежедневно посылал ячменный хлебец и чашку воды. Другому чайки приносили лосося и горящую головню – возможно от того же покровителя…
Далее Берен все же отправляется в поход, причем через пренепрятнейшее место. Примерно как Дур-бану через долину змей. Но согдийская богатырка рубит змей направо-налево, и сам змеиный царь велит ее пропустить поскорее, лишь бы не губила его народ. Герой греческой сказки проходит сквозь змеюшник, держа в руке ветку растения, которого змеи боятся. Каким образом Берен проходит Нан-Дунгорфеб, остается за кадром. Прошел – и все!
Потом Берен проникает сквозь магическую завесу. По законам психологии и для сказочного, и для эпического персонажа дается объяснение, каким способом он одолел ту или иную преграду. То для подъема на хрустальную гору надевает он медвежьи когти, то садится на волшебное животное. Через огненную реку переезжает по полотенцу-мосту. Ну и так далее.
В нашем же случае выясняется, что Берен одолел оба вышеуказанные препятствия в состоянии сильного помешательства. Опять событие, сближающее данного героя с отшельниками в молитвенном экстазе, но уводящее от богатырей и царевичей.
Отшельников и юродивых ведь бог не только снабжает пропитанием, но и оберегает от всяких опасностей.
Точно также непонятно как существовал Берен в Дориате, пока Лутиен не решила поговорить с ним.
Далее, Лутиен доставляет Берена к Тинголу и понимает, что дар речи вернула ему зря…
Вроде бы тоже все табельно, кроме того, что Берен сам своим хвастовством нарывается на «невыполнимое задание». Сказочный герой обычно ведет себя куда сдержаннее и логичнее. Он заранее знает, что заданием его обеспечат, но сам на рожон не лезет. Да и эпический герой, хоть и обязан искать приключений, берется за важное дело не из самомнения.
Никто в Хеороте не мог победить Гренделя – Беовульф, оказавшись там, существо одолел. Русские богатыри вообще выезжают на врага, чтобы просто уничтожить агрессора. Редкий прецедент в эпосе – Роланд, что из личной гордости не позвал помощь, а вступил в битву с огромной сарацинской армией малым числом. Но это уже попытка объяснить историческое событие – граф Хродланд с арьергардом короля Карла погиб при нападении вполне крещеных басков.
Получив невыполнимое задание, Берен отправляется в поход. Но не в Ангбанд, а в Нарготронд. Имея при себе кольцо Барахира.
Сюжет вроде бы вполне сказочный. «Не могу я, девушка, помочь тебе твоего жениха спасти. Только дальше в лесу живет моя старшая сестра. Пойди к ней, покажи этот платок – может, она тебе подсобит». В этом случае баба-яга и ее сестры выступают как раци – добрые советчики героини. Они же снабжают ее волшебными инструментами.
Есть и помощники-зирнитры. Например, герой похоронил валяющегося при дороге мертвеца, выкупил безденежного должника и в их лице приобрел могучего помощника – это ситуации помимо традиционного спасения жизни. Медведица, волчица, соколица помогают Ивану-царевичу потому, что тот не убил их на охоте. Вариант: осиротевшим волчатам убил быка на прокорм, а потом они явились взрослыми волками, чтобы сразиться со змеем.
Берен по отношению к Финроду ведет себя уже совсем странно. Скорее как персонаж злодейский («мерзкий ворон ночной», что требует у датской королевы «что под поясом носит она»; колдун, спасающий жизнь купцу при условии отдать ему «кто тебе первым навстречу выбежит»). Более всего напоминает он Чудо-Юдо Беззаконное из фильма «Варвара-краса»: «Должок!».
Но подобный вариант поведения встречается как раз в описаниях визитов всевозможных святых отшельников. Появляется такое существо, страшное видом, некультурное поведением в доме крестьянина и уводит дочь. Семья в горе, а потом оказывается, что отшельник спас девицу от неминуемых грехов и устроил в монастырь, где она просветлилась тоже до святости.
Финрод же реагирует тоже странно. Допустим, что у него есть выбор: стать раци (дав Берену коня, оружие, доспех, мешок консервов и большой носовой платок) или соратником.
Да, зирнитра по представлениям западных славян, зафиксированным в 7-8 веках нашей эры – материальный носитель некоей «натуральной магии». Самый понятный пример зирнитры - войсковое знамя. Формально тряпка на палке, реально – коллективная душа части. Зирнитрой может быть и живой человек: командир, вождь, ученый, волшебник. Его значение не только в его знаниях и профессиональных умениях, но и в надеждах, возлагаемых на него обществом.
Так вот, Финрод вдруг становится «одержим Береном». Не больно удачливый, но все-таки король, он вдруг забывает о своем долге перед народом Нарготронда, перед королем Фингоном, перед всеми союзниками. Более того, когда-то предсказав себе обет, который уведет во тьму, он призывает народ исполнить его, Финрода, неосторожно данную клятву. Что же, ему хочется увести во тьму как можно больше народа? Почему клятву Барахиру, на которую жмет, размахивая кольцом и рыдая, Берен, король ставит выше союзнических и данных куда ранее?
Аналогию можно увидеть только в визитах брахманов и опять же святых отшельников: не потрафишь им в малости – так ка-ак проклянут!
Дальше приключения Берена развиваются по такому же сценарию. В поединке Финрода с Сауроном, в поединке Лутиен с Морготом он никакого участия не принимает. Хотя не спит, не заключен в подземелье, не превращен во что-то неодушевленное, как это случается со сказочными героями. Цепенеет он не только перед Морготом, но и в Дориате, когда Лутиен очередной раз исчезает с его глаз.
В состоянии ступора смотрят свои видения христианские и мусульманские визионеры.
Дальше рассматривать путь Берена к свадьбе и славе нет смысла: кто-то выстилает ему путь счастливыми совпадениями и чужими смертями. Ну и небольшой персональный райчик до отбытия из Арды сильно напоминает блаженные пустыни тех же отшельников.
Так что мой вывод: Берен пришел не из волшебной сказки, не из героического эпоса. Его мир – особый позднейший эпический жанр, так называемые жития святых.
Житийная литература строится из мифологических и эпических сюжетов и формально напоминает сказку. Но идейная концепция ее совершенно иная: житие превозносит покорность и веру, обесценивая разум и подвиг. Потому для многих в фэндоме Берен – фигура отрицательная или комическая.
Лутиен формально очень похожа на Премудрую деву европейских сказок. Но сразу настораживает один момент: Лутиен с первого взгляда полюбила Берена (от вида которого сыпанули в стороны дориатцы во главе с Даэроном).
Обычно могущественные царевны и берегини сказок выделяют героя из толпы соискателей по каким-то качествам. Один на крылатом коне допрыгивает до высокого терема и целует царевну «в уста сахарные». Другой поет и играет так, что все море синее вспенивается. Третий избавляет от ста чертей.
Берен не выделяется ничем, кроме своего проникновения в Дориат. Обычно поклонники Берена начинают уверять оппонентов в том, что их герой потряс принцессу своими подвигами. Но Лутиен старше Солнца и Луны и современница первой битвы Белерианда. За тысячу лет подвигов вокруг нее было совершено столько – и ни один не привлек ее сердца. А Берен щелк – и снято! Значит, дело в другом.
Далее, с Премудрыми девами связываться рискованно кому угодно. Ее отец, будучи врагом избранника, может уцелеть только по ее снисхождению. А иногда и не уцелевает.
Искусство Премудрых дев велико, и обычно в сказах описывается, как они его применяют, чтобы накормить, обогреть, доставить куда-то своего избранника. Про Лутиен ничего не известно в этом смысле, кроме создания плаща сна и невидимости да придания вида варга Берену и летучки - себе.
Но самое удивительное, что Лутиен идет за Береном как спасательная команда, вытаскивая его из очередной дыры. Премудрым девам это не свойственно. Обычно в сказках они четко инструктируют своих избранников: что сделать, куда пойти, что сказать. Берен затевает штуки, Лутиен ликвидирует последствия.
Кроме того, в «Сильмариллионе» Лутиен и Мелиан вписаны в жесткую иерархическую структуру сил, и никакое искусство или ум Лутиен не компенсировали «потенциальную энергию» Моргота. То, что тварюга согласилась на бесплатный концерт и захрапела не вовремя – тоже счастливая случайность.
Из этой жесткой иерархии выпадает лишь Феанор, сумевший создать нечто, непосильное всем вместе Валар. Но это уже совсем особая тема.
Получается, что Лутиен не сказочный персонаж, а просто дополнение к Берену, его шакти, без которой он всего лишь организатор неприятностей.
Хуан – не замена Серому Волку. Этот пес совершенно странным образом попадает в компанию главным героям.
Обычно волшебный помощник связан с героем какими-то отношениями.
«Съел я твоего коня, так отслужу за него. Садись на меня, Иван-царевич!».
Или: «Увидел Иван-царевич, как ползет к гнезду змея огромная, хочет птенцов проглотить. Размахнулся мечом да и отсек змеиную голову. Прилетела тут Великая орлица и говорит…».
Иногда такого помощника помогать принуждают. Скажем: «Поймал Булат-багатур вороненка и велел ворону принести живой да мертвой воды, а то птенца его убьет».
За какие услуги или качества Хуан полюбил Лутиен? И тем более Берена? Почему ради них нанес ущерб тем, кому действительно был многим обязан и клялся служить?
В одной сказке есть такой эпизод. Герой попадает на двор бабы-яги и видит, что перед ее конем стоит миска с мясом, а перед псом – корзина с травой. Герой меняет кормушки, утаскивает у бабы-яги нужный ему артефакт и убегает. Ягуся садится на коня, зовет пса и велит догнать вора. Но конь и пес отказываются и сообщают, что за все время жизни у старой маразматички благодаря герою первый раз нормально поели.
Тут ситуация понятна: хозяин коня и собаки обязан за их службу о них заботиться. Невыполнение обязанностей одной стороной дает право другой разорвать отношения.
Ниоткуда не видно, что Келегорм своих обязанностей по отношению к Хуану не выполняет. Ниоткуда не видно, что Лутиен чем-то Хуана одалживает, привлекая его к себе на службу.
Способ приобретения Хуана как волшебного помощника совершенно неясен. Опять дело выглядит как некое вмешательство извне, обесценивающее всю этику в пользу единственного персонажа – Берена.
Кстати гибель Хуана в бою с Кархаротом можно расценить как вариант расставания героя с помощником, выполнившим свои обязательства. Скажем, в одной сказке сокол-помощник, отслужив, обращается добрым молодцем. В другой волк возвращается в свиту Громового Деда (Перуна). В мире Арды это можно понять как реинкарнацию майа из собаки в другое воплощение и возвращение в Валинор в свиту Оромэ. Но для такой аналогии мало оснований в основном тексте.
О Финроде уже почти все сказано. Есть только некоторые вопросы по его роли как волшебного помощника.
Финрод вроде бы обязан Берену – точнее, народу беорингов. Но он – король. В сказках короли вообще в походы не ходят. В эпосах короли крепко «привязаны к месту» своими обязанностями перед народом. Финрод эти обязанности отбрасывает.
Много слов в основном тексте о «предательствах». Но в контексте эпических законов «нерушимых клятв» Финрод выглядит странно и несимпатично. Похоже, что он призывает нарготрондцев в явно (даже по его собственному мнению) безнадежный воинский поход на Ангбанд исключительно для того, чтобы спровоцировать народ на отказ и таким образом получить право на отказ от собственных перед ним обязательств: «Так нарушайте же свои клятвы, а я свою не нарушу!».
Но вот союзнические обязательства просто игнорируются.
Исторического Игоря Новгород-Северского за его неудачный поход летописец порицает – «отворил поганым ворота на Русь».
Финрод, как ни неудачливый полководец, должен понимать, что «отворит ворота» Морготу в Белерианд и оголит тыл и Фингону, и Феанарионам. Но все же требует…
Поединок с Сауроном заканчивается поражением, все волшебство Финрода оказывается бесполезным. Берена он спасает просто как воин-соратник, в рукопашку.
Так что к роли волшебного помощника Финрод не подходит.
Тингол – царь, опасающийся жениха дочери по простой причине. В архаическом обществе роль вождя передавалась не сыну, а зятю, которого реально испытывали на наличие необходимых вождю качеств.
Так что Тингол ведет себя совершенно по-сказочному. Обоснование «не доверял смертным» связано с общим контекстом мира Арды.
Кстати, в сказках есть еще одна форма «исполнения невыполнимых заданий». Царь велит «девочке-семилеточке» вырастить цыплят из вареных яиц. Девочка в ответ велит вырастить для этих цыплят просо из пшенной каши – «другого зерна они клевать не станут». Царь приказывает соткать полотно на рубаху из горсти льна – девочка просит сделать ей ткацкий станок из прутика. И так далее. Идет соревнование в уме, девочка побеждает и становится царицей.
Берен по этому пути не пошел, а Лутиен (которой такая программа очень бы подошла) подчинилась влиянию жениха.
Берен, принимая чужие жертвы и пользуясь счастливыми случайностями, задание выполняет, а потом спасает своего тестя от гибели. Этот сюжет вполне сказочный и отчасти эпический.
Келегорм и Куруфин персонажи не сказочные, а чисто эпические. Они не являются конкурентами-соискателями общего приза с Береном, потому что не получали никакого задания от Тингола. Они живут в своем, более сложном мире героического эпоса.
Келегорм и Куруфин не связаны с Береном никакими обязательствами. Есть, правда, косвенная связь: Берен – вассал братьев Финрода, а Финрод связан союзничеством с Феанарионами и общим вассалитетом по отношению к Фингону.
Феанарионы – двоюродные братья Финрода, но не вассалы ему, а союзники. Потому противятся, когда Берен увлекает Финрода «волчьим путем». Но насильственно помешать ему идти на гибель не могут, потому что следуют законам общества военной демократии. Когда Финрод насильственно рвет свои обязательства по отношению к народу, союзникам и верховному королю, они «подхватывают» эти обязательства. Потому и слова об их предательстве вызывают многочисленные сомнения.
Формально два Феанариона выступают соперниками Берена в борьбе за сильмарилл и руку Лутиен. Но практически они борются за сильмариллы с самого начала, Берен втирается в великую войну «третьим рядом». И становится врагом не Кощея-Моргота, а врагом его врагов! Это совершенно несказочная ситуация. И не эпическая, а опять же житийная, в которой богоизбранцу можно все.
Опять же формально Феанарионы удерживают в Нарготронде Лутиен против ее воли. Но они не похищали ее, а по законам архаического общества предоставили защиту. Проще сказать, кров и хлеб. А такое положение уже устанавливает связь в виде «родства по крову» и «родства по хлебу». Так что Лутиен запрещает убивать Куруфина Берену – в рамках эпических законов – не из милосердия или страха перед неминуемым возмездием со стороны остальных Феанарионов, а как «брата по хлебу». Это, конечно, мой вывод, но, согласитесь, небезосновательный.
Берен снова никаких связей с Феанарионами не зарабатывает, они друг другу ничем не обязаны – в отличие от «злых братьев» сказки.
Так что в деле завоевания Лутиен Берен и Феанарионы абсолютно равноправны. Преимущество Берена – они уже обменялись брачными обетами. Но Берен подставляет Лутиен под смертельную угрозу. В сказке это не имеет никакого значения: невеста ищет Финиста-Ясна Сокола в тридевятом царстве, и никто не имеет права ей мешать.
В эпосе королевна уже связана со своим народом определенными обязательствами, игнорировать которые никто не имеет права. И мужа себе обязана выбрать достойного своего положения. Пока кандидат не доказал своих достоинств – он не имеет никаких преимуществ. Так что Феанарионы, пытаясь затолкать Берена в крапиву и вернуть Лутиен в Нарготронд, никаких законов архаики не нарушают. Это еще один эпизод борьбы соискателей руки королевны. Если бы Берен убил обоих в схватке, эпизод не выпал бы из эпического контекста – лучший воин и должен стать королем.
Попытка принудить к браку – тоже из эпоса. В сказке невесту или жениха принуждают магическим путем. Скажем, того же Финиста-Ясна Сокола теща опаивает «забвенными травами». Захват и удержание без магии – еще один эпический поединок, уже между невестой и женихом. Если победит невеста – соискатель недостойный. Если соискатель – то достойный.
В сказке и эпосе борьба знатной невесты с соискателями ее руки зачастую происходит в виде вооруженного поединка. Скажем, Брюнхилд всем предлагает «стукнуться», и Сигурд одолевает ее в товарищеском бою.
Лутиен почему-то одолевает Феанарионов не силой (оружия или магии), а какой-то непонятной хитростью, склоняя на свою сторону Хуана. И бежит за своим Береном, снова игнорируя обязанности знатной девушки. А обязанности такие есть, потому что вокруг этой любви затевается война в пользу общего врага.
Попытка убить Берена (не «затоптать конем», это непонятки не знающих повадок лошадей; а заколоть) не является ни предательством, ни злодейством. Еще раз замечу, что никаких обязанностей у Феанарионов перед Береном нет. Он им присяги не приносил, они ему не клялись. Есть эфемерная связь через вассалитет Берена, союзничество Арафинвионов с Феанарионами и их общий вассалитет Фингону. Но Берен это союзничество игнорирует, значит, им эта связь разорвана. Кто же кого предал в таком контексте?
Для спасения Берена происходит еще одно предательство. Келегорм не совершает ничего противозаконного по отношению к Хуану. Тот же нападает на своего сюзерена, с которым связан и «родством по хлебу» и «союзом по полю». Событие, выпадающее и из сказочных, и из эпических законов. Но соответствующее житийному контексту. Опять же любое предательство, идущее на пользу богоизбранцу, превращается в подвиг санкцией «высших сил».
Кара-изгнание Феанарионов тоже не вписывается в контекст сказки или эпоса. Келегорм и Куруфин не совершили ничего против народа Нарготронда и против Финрода. Не они повели короля «волчьим путем», не за них он отдал жизнь. Наоборот, они защищали город, а им вдруг такая награда…
Сказочный герой обретает любовь населения какого-нибудь тридевятого царства, оказывая ему услуги: освобождает от завоевателя, чуда-юда, тысячи чертей.
Лутиен же ничего для города не совершила, но к ней воспылали необъяснимой любовью. Берен тоже ничего умного для Нарготронда не сделал, чуть не втравил всех в погибельную войну – а к нему никаких претензий.
Более всего ситуация опять же напоминает житийную: царь и народ просветились христианством или исламом и начинают изгонять и казнить язычников.
Даэрона никак нельзя подвести под градацию «злого советника». «Надо молвить, этот спальник до Ивана был начальник над конюшней надо всей…». У Даэрона нет ни политических, ни экономических мотивов для вражды с Береном. Только безответная любовь к Лутиен. Так что Даэрон – еще один соискатель руки героини.
Даэрон притом друг Лутиен с детства.
В архаических эпосах брат героини обычно является ее защитником и противником жениха. Так что поступок Даэрона с открытием планов побега Тинголу назвать предательством трудно. Скорее, актом защиты.
Еще одно «предательство» – Даэрон сообщает, что по территории Дориата гуляет незаконный иммигрант и общается с королевной. Но постойте, это же его гражданская обязанность – защищать свою страну и народ, а тем более любимую женщину. А тут – нарушена вроде бы надежнейшая граница! Без разрешения! Неприглядным существом! «Застава – в ружье! К задержанию приступить!».
Любопытно, что Даэрон бросился бежать при первом взгляде на Берена, а не пристукнул его, защищая Лутиен. Опять счастливый случай…
Уход Даэрона после свадьбы Лутиен характерен не для сказки, а для эпоса и позднейшего рыцарского романа. Там отвергнутый жених уходит в викинг, на заставу или в монастырь. И даже позднее снова появляется на сцене в качестве странствующего рыцаря, мага или святого отшельника. И в этих ролях оказывает влюбленной паре большие услуги.
По-моему, слово «предательство», так широко употребляемое в основном тексте, проистекает из бедности английского языка. В русском есть слова с оттенками смысла: «выдал», «сообщил», «доложил», «донес», «раскрыл планы», «отказал в помощи». Предательство в русском языке – отказ от присяги, клятвы, обязательства, обман доверия. Все это делается, но не по отношению к Берену.
Получается, что Берен – персонаж не сказочный и не эпический, а житийный. И если бы он носил форменную майку с надписью «богоизбранец», несчастий принес бы меньше. А так – его путь к свадьбе и «пустыньке» в компании Лутиен выстелен клятвопреступлениями, изменами и трупами. В сказках такой путь приличествует Кощею, а не Ивану-богатырю.