Обеспокоенная, как если бы из некоего злорадного сна, его слабым воплем, она медленно повернула ужасную злобу своего взгляда на него. Но почти перед тем, как она узнала, что ярость на нее была большей, чем любая, какую она знала в бессчетные годы, сияющий меч упал на ее ногу и срубил [вообще-то "отстриг", но в словаре тж. "рубить" с пометкой "поэт."] коготь. Сэм впрыгнул внутрь арок ее ног и быстрым взмахом другой своей руки пырнул в пучковые глаза на ее опущенной голове. Один большой глаз потемнел.
Теперь жалкое создание было прямо под ней, на мгновение вне доступа для ее жала и ее когтей. Ее обширное брюхо было над ним со своим гнилым светом, и зловоние его [брюха] почти сражало его [Сэма]. Все же его ярость нанесла еще один удар, и, прежде чем она смогла опуститься на него, удушив его и всю его наглость отваги, он ударил ярким эльфийским клинком поперек нее с отчаянной силой.
Но Шелоб был не как драконы, более мягких месте не имела она, исключая только ее глаза. Шишковатая и изрытая разложением была ее вековая шкура, но постоянно утолщающаяся изнутри слой за слоем злого роста. Клинок сделал на ней зарубку ужасным порезом, но эти чудовищные складки не могли быть проткнуты какой-либо силой людей, ни хоть бы эльф или гном выковали бы сталь или рука Берена или Турина владела бы ею [сталью]. Она уступила удару, а затем подняла огромную сумку ее живота над головой Сэма. Яд вспенился и пузырился из раны. Теперь, растопырив ноги, она устремила свой огромный массив на него снова. Слишком рано. Ибо Сэм все еще стоял на ногах и, обронив свой меч, обеими руками держал эльфийский клинок острием вверх, отражая эту ужасающую крышу; и так Шелоб с гонящей силой своей жестокой воли, с силой большей, чем рука любого воина, наколола себя на мучительный шип. Глубоко, глубоко он колол по мере того, как Сэма медленно давило к земле.
Такой муки не знала когда-либо Шелоб и не помышляла знать во всем ее долгом мире порочности. Ни отважнейший солдат старого Гондора, ни самый дикий Орк, пойманный ею, никогда так не противостоял ей или помешал клинок в ее любимую плоть. Дрожь прошла через нее. Поднявшись снова, дергаясь прочь от боли, она согнула свои корчащиеся конечности под ней и прыгнула назад в судорожном прыжке.
Сэм упал на колени у головы Фродо, его чувства кружились от мерзкого зловония, его две руки все еще охватывали рукоять меча. Сквозь туман перед его глазами он смутно узнавал лицо Фродо и упрямо боролся, чтобы овладеть собой и вытащить себя из обморока, который надвигался на него. Медленно он поднял голову и увидел ее всего в нескольких шагах, глядевшую на него, ее клюв, брызгающий плевками яда, и зеленую слизь, стекающий из-под ее раненого глаза. Там она присела, ее содрогающийся живот вытянулся на земле, большие дуги [или луки. Ноги, в смысле] собрали ее к другому прыжку - на этот раз, чтобы сокрушить и ужалить до смерти: никакого мелкого укуса яда, чтобы остановить борьбу ее мяса; на этот раз, чтобы убить, а затем раздирать.
Как раз как Сэм сам присел на корточки, глядя на нее, видя свою смерть в ее глазах, мысль пришла к нему, как если бы какой-то отдаленный голос произнес, и он порылся на груди левой рукой и нашел то, что искал: холодным и прочным, и твердым он показался его прикосновению в призрачном мире ужаса, Фиал Галадриэли.
