Пока то да се, суд да дело, выложу перевод дальше (хоть мне есть еще что тут сказать). А дальше предпоследняя глава этой бесконечной истории, называемая "Смерть Глаурунга".
At last, even as full night closed over the land, Turambar and his companions came to Cabed-en-Aras, and they were glad of the great noise of the water; for though it promised peril below, it covered all other sounds. Then Dorlas led them a little aside, southwards, and they climbed down by a cleft to the cliff-foot; but there his heart quailed, for many rocks and great stones lay in the river, and the water ran wild about them, grinding its teeth. ‘This is a sure way to death,’ said Dorlas.
‘It is the only way, to death or to life,’ said Turambar, ‘And delay will not make it seem more hopeful. Therefore follow me!’ And he went on before them, and by skill and hardihood, or by fate, he came across, and in the deep dark he turned to see who came after. A dark form stood beside him. ‘Dorlas?’ he said.
‘No. it is I,’ said Hunthor. ‘Dorlas failed at the cross¬ing, I think. For a man may love war, and yet dread many things. He sits shivering on the shore, I guess; and may shame take him for his words to my kinsman.’
Now Turambar and Hunthor rested a little, but soon the night chilled them, for they were both drenched with water, and they began to seek a way along the stream northwards towards the lodgement of Glaurung. There the chasm grew darker and narrower, and as they felt their way forward they could see a flicker above them as of smouldering fire, and they heard the snarling of the Great Worm in his watchful sleep. Then they groped for a way up, to come nigh under the brink; for in that lay all their hope to come at their enemy beneath his guard. But so foul now was the reek that their heads were dizzy, and they slipped as they clambered, and clung to the tree-stems, and retched, forgetting in their misery all fear save the dread of falling into the teeth of Teiglin.
Then Turambar said to Hunthor: ‘We spend our waning strength to no avail. For till we be sure where the Dragon will pass, it is vain to climb.’
‘But when we know,’ said Hunthor, ‘then there will be no time to seek a way up out of the chasm.’
‘Truly,’ said Turambar. ‘But where all lies on chance, to chance we must trust.’ They halted therefore and waited, and out of the dark ravine they watched a white star far above creep across the faint strip of sky; and then slowly Turambar sank into a dream, in which all his will was given to clinging, though a black tide sucked and gnawed at his limbs.
Suddenly there was a great noise and the walls of the chasm quivered and echoed. Turambar roused himself, and said to Hunthor: ‘He stirs. The hour is upon us. Strike deep, for two must strike now for three!’
And with that Glaurung began his assault upon Brethil; and all passed much as Turambar had hoped. For now the Dragon crawled with slow weight to the edge of the cliff, and he did not turn aside, but made ready to spring over the chasm with his great forelegs and then draw his bulk after. Terror came with him; for he did not begin his passage right above, but a little to the northward, and the watchers from beneath could see the huge shadow of his head against the stars; and his jaws gaped, and he had seven tongues of fire. Then he sent forth a blast, so that all the ravine was filled with a red light, and black shadows flying among the rocks; but the trees before him withered and went up in smoke, and stones crashed down into the river. And thereupon he hurled himself forward, and grappled the further cliff with his mighty claws, and began to heave himself across.
Now there was need to be bold and swift, for though Turambar and Hunthor had escaped the blast, since they were not right in Glaurung’s path, they yet had to come at him, before he passed over, or all their hope failed. Heed¬less of peril therefore Turambar clambered along the cliff to come beneath him; but there so deadly was the heat and the stench that he tottered and would have fallen if Hunthor, following stoutly behind, had not seized his arm and steadied him.
‘Great heart!’ said Turambar. ‘Happy was the choice that took you for a helper!’ But even as he spoke, a great stone hurtled from above and smote Hunthor on the head, and he fell into the water, and so ended: not the least valiant of the House of Haleth. Then Turambar cried: ‘Alas! It is ill to walk in my shadow! Why did I seek aid? For now you are alone, O Master of Doom, as you should have known it must be. Now conquer alone!’
Then he summoned to him all his will, and all his hatred of the Dragon and his Master, and it seemed to him that suddenly he found a strength of heart and of body that he had not known before; and he climbed the cliff, from stone to stone, and root to root, until he seized at last a slender tree that grew a little beneath the lip of the chasm, and though its top was blasted it still held fast by its roots. And even as he steadied himself in a fork of its boughs, the midmost parts of the Dragon came above him, and swayed down with their weight almost upon his head, ere Glaurung could heave them up. Pale and wrin¬kled was their underside, and all dank with a grey slime, to which clung all manner of dropping filth; and it stank of death. Then Turambar drew the Black Sword of Beleg and stabbed upwards with all the might of his arm, and of his hate, and the deadly blade, long and greedy, went into the belly even to its hilts.
Then Glaurung, feeling his death-pang, gave forth a scream, whereat all the woods were shaken, and the watch¬ers at Nen Girith were aghast. Turambar reeled as from a blow, and slipped down, and his sword was torn from his grasp, and clave to the belly of the Dragon. For Glaurung in a great spasm bent up all his shuddering bulk and hurled it over the ravine, and there upon the further shore he writhed, screaming, lashing and coiling himself in his agony, until he had broken a great space all about him, and lay there at last in a smoke and a ruin, and was still.
Now Turambar clung to the roots of the tree, stunned and well-nigh overcome. But he strove against himself and drove himself on, and half sliding and half climbing he came down to the river, and dared again the perilous crossing, crawling now on hands and feet, clinging, blinded with spray, until he came over at last, and climbed wearily up the cleft by which they had descended. Thus he came at length to the place of the dying Dragon, and he looked on his stricken enemy without pity, and was glad.
There now Glaurung lay, with jaws agape; but all his fires were burned out, and his evil eyes were closed. He was stretched out in his length, and had rolled upon one side, and the hilts of Gurthang stood in his belly. Then the heart of Turambar rose high within him, and though the Dragon still breathed he would recover his sword, which if he prized it before was now worth to him all the treasure of Nargothrond. True proved the words spoken at its forging that nothing, great or small, should live that once it had bitten.
Therefore going up to his foe he set foot upon his belly, and seizing the hilts of Gurthang he put forth his strength to withdraw it. And he cried in mockery of Glaurung’s words at Nargothrond: ‘Hail, Worm of Morgoth! Well met again! Die now and the darkness have you! Thus is Túrin son of Húrin avenged.’ Then he wrenched out the sword, and even as he did so a spout of black blood fol¬lowed it, and fell upon his hand, and his flesh was burned by the venom, so that he cried aloud at the pain. Thereat Glaurung stirred and opened his baleful eyes and looked upon Turambar with such malice that it seemed to him that he was smitten by an arrow; and for that and for the anguish of his hand he fell in a swoon, and lay as one dead beside the Dragon, and his sword was beneath him.
Now the screams of Glaurung came to the people at Nen Girith, and they were filled with terror; and when the watchers beheld from afar the great breaking and burning that the Dragon made in his throes, they believed that he was trampling and destroying those that had assailed him. Then indeed they wished the miles longer that lay between them; but they dared not leave the high place where they were gathered, for they remembered the words of Turambar that, if Glaurung conquered, he would go first to Ephel Brandir. Therefore they watched in fear for any sign of his movement, but none were so hardy as to go down and seek for tidings in the place of the battle. And Níniel sat, and did not move, save that she shuddered and could not still her limbs; for when she heard the voice of Glaurung her heart died within her, and she felt her darkness creeping upon her again.
Thus Brandir found her. For he came at last to the bridge over Celebros, slow and weary; all the long way alone he had limped on his crutch, and it was five leagues at the least from his home. Fear for Níniel had driven him on, and now the tidings that he learned were no worse than he had dreaded. ‘The Dragon has crossed the river,’ men told him, ‘and the Black Sword is surely dead, and those that went with him.’ Then Brandir stood by Níniel, and guessed her misery, and he yearned to her; but he thought nonetheless: ‘The Black Sword is dead, and Níniel lives.’ And he shuddered, for suddenly it seemed cold by the waters of Nen Girith; and he cast his cloak about Níniel. But he found no words to say; and she did not speak.
Time passed, and still Brandir stood silent beside her, peering in to the night and listening; but he could see nothing, and could hear no sound but the falling of the waters of Nen Girith, and he thought: ‘Now surely Glau¬rung has gone and has passed into Brethil.’ But he pitied his people no more, fools that had flouted his counsel, and had scorned him. ‘Let the Dragon go to Amon Obel, and there will be time then to escape, and to lead Níniel away.’ Whither, he scarce knew, for he had never journeyed beyond Brethil.
At last he bent down and touched Níniel on the arm, and said to her: ‘Time passes, Níniel! Come! It is time to go. If you will let me, I will lead you.’ Then silently she arose, and took his hand, and they passed over the bridge and went down the path to the Crossings of Teiglin. But those that saw them moving as shadows in the dark knew not who they were, and cared not. And when they had gone some little way through the silent trees, the moon rose beyond Amon Obel, and the glades of the forest were filled with a grey light. Then Níniel halted and said to Brandir: ‘Is this the way?’
And he answered: ‘What is the way? For all our hope in Brethil is ended. We have no way, save to escape the Dragon, and flee far from him while there is yet time.’
Níniel looked at him in wonder and said: ‘Did you not offer to lead me to him? Or would you deceive me? The Black Sword was my beloved and my husband, and only to find him do I go. What else could you think? Now do as you will, but I must hasten.’
And even as Brandir stood a moment amazed, she sped from him; and he called after her, crying: ‘Wait, Níniel! Go not alone! You know not what you will find. I will come with you!’ But she paid no heed to him, and went now as though her blood burned her, which before had been cold; and though he followed as he could she passed soon out of his sight. Then he cursed his fate and his weakness; but he would not turn back.
Now the moon rose white in the sky, and was near the full, and as Níniel came down from the upland towards the land near the river, it seemed to her that she remembered it, and feared it. For she was come to the Crossings of Teiglin, and Haudh-en-Elleth stood there before her, pale in the moonlight, with a black shadow cast athwart it; and out of the mound came a great dread.
Then she turned with a cry and fled south along the river, and cast her cloak as she ran, as though casting off a dark¬ness that clung to her; and beneath she was all clad in white, and she shone in the moon as she flitted among the trees. Thus Brandir above on the hill-side saw her, and turned to cross her course, if he could; and finding by fortune the narrow path that Turambar had used, for it left the more beaten road and went steeply down southward to the river, he came at last close behind her again. But though he called, she did not heed, or did not hear, and soon once more she passed on ahead; and so they drew near to the woods beside Cabed-en-Aras and the place of the agony of Glaurung.
The moon was then riding in the south unclouded, and the light was cold and clear. Coming to the edge of the ruin that Glaurung had wrought, Níniel saw his body lying there, and his belly grey in the moon-sheen; but beside him lay a man. Then forgetting her fear she ran on amid the smouldering wrack and so came to Turambar. He was fallen on his side, and his sword lay beneath him, but his face was wan as death in the white light. Then she threw herself down by him weeping, and kissed him; and it seemed to her that he breathed faintly, but she thought it but a trickery of false hope, for he was cold, and did not move, nor did he answer her. And as she caressed him she found that his hand was blackened as if it had been scorched, and she washed it with her tears, and tearing a strip from her raiment she bound it about. But still he did not move at her touch, and she kissed him again, and cried aloud: ‘Turambar, Turambar, come back! Hear me! Awake! For it is Níniel. The Dragon is dead, dead, and I alone am here by you.’ But he answered nothing. Her cry Brandir heard, for he had come to the edge of the ruin ; but even as he stepped forward towards Níniel he was halted, and stood still. For at the cry of Níniel Glaurung stirred for the last time, and a quiver ran through all his body; and he opened his baleful eyes a slit, and the moon gleamed in them, as gasping he spoke:
‘Hail, Niënor, daughter of Húrin. We meet again ere we end. I give you joy that you have found your brother at last. And now you shall know him: a stabber in the dark, treacherous to foes, faithless to friends, and a curse unto his kin, Túrin son of Húrin! But the worst of all his deeds you shall feel in yourself.’
Then Niënor sat as one stunned, but Glaurung died; and with his death the veil of his malice fell from her, and all her memory grew clearer before her, from day unto day, neither did she forget any of those things that had befallen her since she lay on Haudh-en-Elleth. And her whole body shook with horror and anguish. But Brandir, who had heard all, was stricken, and leaned against a tree.
Then suddenly Niënor started to her feet, and stood pale as a wraith in the moon, and looked down on Túrin, and cried: ‘Farewell, O twice beloved! A Túrin Turambar turún’ambartanen: master of doom by doom mastered! O happy to be dead!’ Then distraught with woe and the horror that had overtaken her she fled wildly from that place; and Brandir stumbled after her, crying: ‘Wait! Wait, Níniel!’
One moment she paused, looking back with staring eyes. ‘Wait?’ she cried ‘Wait? That was ever your counsel. Would that I had heeded! But now it is too late. And now I will wait no more upon Middle-earth.’ And she sped on before him.
Swiftly she came to the brink of Cabed-en-Aras, and there stood and looked on the loud water crying: ‘Water, water! Take now Níniel Niënor daughter of Húrin; Mourning, Mourning daughter of Morwen! Take me and bear me down to the Sea!’
With that she cast herself over the brink: a flash of white swallowed in the dark chasm, a cry lost in the roaring of the river.
The waters of Teiglin flowed on, but Cabed-en-Aras was no more: Cabed Naeramarth, the Leap of Dreadful Doom, thereafter it was named by men; for no deer would ever leap there again, and all living things shunned it, and no man would walk upon its shore. Last of men to look down into its darkness was Brandir son of Handir; and he turned away in horror, for his heart quailed, and though he hated now his life, he could not there take the death that he desired. Then his thought turned to Túrin Turambar, and he cried: ‘Do I hate you, or do I pity you? But you are dead. I owe you no thanks, taker of all that I had or would have. But my people owe you a debt. It is fitting that from me they should learn it.’
And so he began to limp back to Nen Girith, avoiding the place of the Dragon with a shudder; and as he climbed the steep path again he came on a man that peered through the trees, and seeing him drew back. But he had marked his face in a gleam of the sinking moon.
‘Ha, Dorlas!’ he cried. ‘What news can you tell? How came you off alive? And what of my kinsman?’
‘I know not,’ answered Dorlas sullenly.
‘Then that is strange,’ said Brandir.
‘If you will know,’ said Dorlas, ‘the Black Sword would have us ford the races of Teiglin in the dark. Is it strange that I could not? I am a better man with an axe than some, but I am not goat-footed.’
‘So they went on without you to come at the Dragon?’ said Brandir. ‘But how when he passed over? At the least you would stay near, and would see what befell.’
But Dorlas made no answer, and stared only at Brandir with hatred in his eyes. Then Brandir understood, per¬ceiving suddenly that this man had deserted his compan¬ions, and unmanned by shame had then hidden in the woods. ‘Shame on you, Dorlas!’ he said. ‘You are the begetter of our woes: egging on the Black Sword, bringing the Dragon upon us, putting me to scorn, drawing Hunthor to his death, and then you flee to skulk in the woods!’ And as he spoke another thought entered his mind, and he said in great anger: ‘Why did you not bring tidings? It was the least penance that you could do. Had you done so, the Lady Níniel would have had no need to seek them herself. She need never have seen the Dragon. She might have lived. Dorlas, I hate you!’
‘Keep your hate!’ said Dorlas. ‘It is as feeble as all your counsels. But for me the Orcs would have come and hung you as a scarecrow in your garden. Take the name skulker to yourself!’ And with that, being for his shame the readier to wrath, he aimed a blow at Brandir with his great fist, and so ended his life, before the look of amazement left his eyes: for Brandir drew his sword and hewed him his death-blow. Then for a moment he stood trembling, sickened by the blood; and casting down his sword he turned, and went on his way, bowed upon his crutch.
As Brandir came to Nen Girith the pallid moon was gone down, and the night was fading; morning was opening in the east. The people that cowered there still by the bridge saw him come like a grey shadow in the dawn, and some called to him in wonder: ‘Where have you been? Have you seen her? For the Lady Níniel is gone.’
‘Yes,’ said Brandir, ‘she is gone. Gone, gone, never to return! But I am come to bring you tidings. Hear now, people of Brethil, and say if there was ever such a tale as the tale that I bear! The Dragon is dead, but dead also is Turambar at his side. And those are good tidings: yes, both are good indeed.’
Then the people murmured, wondering at his speech, and some said that he was mad; but Brandir cried: ‘Hear me to the end! Níniel too is dead, Níniel the fair whom you loved, whom I loved dearest of all. She leaped from the brink of the Deer’s Leap, and the teeth of Teiglin have taken her. She is gone, hating the light of day. For this she learned before she fled: Húrin’s children were they both, sister and brother. The Mormegil he was called, Turambar he named himself, hiding his past: Túrin son of Húrin. Níniel we named her, not knowing her past: Niënor she was, daughter of Húrin. To Brethil they brought their dark doom’s shadow. Here their doom has fallen, and of grief this land shall never again be free. Call it not Brethil, not the land of the Halethrim, but Sarch nia Hin Húrin, Grave of the Children of Húrin!’
Then though they did not understand yet how this evil had come to pass, the people wept as they stood, and some said: ‘A grave there is in Teiglin for Níniel the beloved, a grave shall there be for Turambar, most valiant of men. Our deliverer shall not be left to lie under the sky. Let us go to him.’
Наконец, как раз когда полная ночь сомкнулась над землей, Турамбар и его спутники пришли к Кабед-эн-Арас, и они были рады сильному шуму воды; ибо, хотя он обещал опасность внизу, он перекрывал все другие звуки. Тогда Дорлас отвел их немного в сторону, южнее, и они спустились по расселине к подножию утеса; но тут его сердце дрогнуло, ибо много скал и больших камней лежало в реке, и вода бежала неистово вокруг них, скрежеща зубами.
- Это верный путь к смерти, - сказал Дорлас.
- Это единственный путь, к смерти или к жизни, - сказал Турамбар. – И промедление не сделает его кажущимся более обнадеживающим. Поэтому следуйте за мной!
И он пошел перед ними, и умением и отвагой или судьбой он переправился и в глубокой тьме он обернулся, чтобы видеть, кто идет после. Темная фигура стояла рядом с ним.
- Дорлас? – сказал он.
- Нет, это я, - сказал Хунтор. – Дорлас потерпел неудачу при переправе, я думаю. Ибо человек может любить войну и все же бояться многих вещей. Он сидит, дрожа, на берегу, я догадываюсь; и пусть стыд возьмет его за его слова моему родичу.
Теперь Турамбар и Хунтор отдохнули немного, но скоро ночь охладила их, ибо они были оба пропитаны водой, и они начали искать путь вдоль потока на север, в сторону пристанища Глаурунга. Там пропасть становилась темнее и уже, и, как они нащупывали свой путь вперед, они могли видеть мерцание над собой тлеющего огня, и они слышали рык Великого Змея в его бдительном сне. Затем они постигли путь вверх, чтобы подняться близко под кромку; ибо в этом лежала вся их надежда напасть на их врага ниже его защиты. Но столь отвратительной был теперь смрад, что их головы кружились, и они поскальзывались, как они карабкались и цеплялись за древесные побеги, и [чувствовали] рвотные позывы, забыв в своих несчастьях весь страх, исключая страх упасть в зубы Тейглина.
Тогда Турамбар сказал Хунтору:
- Мы тратим наши убывающие силы без пользы. Ибо пока мы не будет уверены где Дракон пройдет, бесполезно взбираться.
- Но когда мы узнаем, - сказал Хунтор, - тогда не будет времени искать путь наверх из пропасти.
- Верно, - сказал Турамбар. – Но там, где все лежит на воле случая, случаю мы должны доверять.
Они остановились поэтому и ждали, и из темного ущелья они видели, как белая звезда далеко наверху ползла через смутную полоску неба; и затем медленно Турамбар погрузился в сон, в котором вся его воля была отдана, чтобы цепляться, хоть черный прилив высасывал и глодал все его члены.
Внезапно был великий шум, и стены пропасти задрожали и откликнулись эхом. Турамбар пробудился и сказал Хунтору:
- Он шевелится. Час пришел. Ударяй глубоко, ибо двое должны разить теперь за троих!
И с тем Глаурунг начал свое нападение на Бретиль; и все прошло во многом так, как Турамбар надеялся. Ибо теперь Дракон полз медленным весом к кромке утеса, и он не отвернул в сторону, но приготовился перепрыгнуть через пропасть своими великими передними ногами и затем перетащить свою тушу следом. Ужас пришел с ним; ибо он не начал свой проход прямо над [ними], но немного севернее, и наблюдатели снизу могли видеть огромную тень его головы против звезд, и его челюсти зияли, и он имел семь огненных языков. Затем он испустил сильную струю [огня], так что все ущелье было наполнено красным светом, и черные тени летали между скал; но деревья перед ним высохли и взорвались дымом, и камни рухнули с грохотом в реку. И вслед за тем он бросился вперед и схватился за дальний утес своими могучими когтями и начал перетаскивать себя через [реку].
Теперь нужно было быть смелым и быстрым, ибо хоть Турамбар и Хунтор избегли струи огня, коль скоро они были не прямо на пути Глаурунга, они все же должны были нападать на него, прежде чем он пройдет поверху, или все их надежды рухнут. Не обращая внимания на опасность поэтому, Турамбар карабкался вдоль утеса, чтобы казаться под ним [Глаурунгом]; но там столь смертельны были жар и вонь, что он пошатнулся и упал бы, если бы Хунтор, следующий стойко позади, не схватил его за руку и не поддержал [выровнял] его.
- Великое сердце! – сказал Турамбар. – Счастлив был выбор, что взял тебя в помощники!
Но точно когда он говорил, огромный камень слетел с шумом сверху и ударил Хунтора по голове, и он упал в воду, и так скончался: не последний из храбрецов Дома Халет. Тогда Турамбар воскликнул:
- Увы! Дурно ходить в моей тени! Почему искал я помощи? Ибо теперь ты один, о Повелитель Судьбы, как, ты должен был знать, это должно быть. Теперь побеждай в одиночку!
Тогда он призвал к себе всю свою волю, и всю свою ненависть к Дракону и его Хозяину, и показалось ему, что вдруг он нашел силу сердца и тела, которой он не знал прежде; и он карабкался по утесу, с камня на камень и с корня на корень, пока он не схватил наконец тонкое дерево, которое росло немного ниже края пропасти, и хоть его вершина была разрушена потоком огня, оно все еще держалось крепко своими корнями. И когда он утвердился в развилке его ветвей, самые средние части Дракона оказались над ним и качнулись вниз своим весом почти на его [Турина] голову, прежде чем Глаурунг мог их поднять. Бледный и морщинистый был их низ и весь сырой от серой слизи, к которой прилипли всевозможные падающие нечистоты; и он вонял смертью. Тогда Турамбар вытащил Черный Меч Белега и пырнул вверх со всей мощью своей руки и своей ненависти, и смертоносный клинок, длинный и жадный, вошел в живот точно до самой рукояти.
Тогда Глаурунг, почувствовав свою предсмертную боль, издал пронзительный вопль, от которого все леса затряслись, и дозорные у Нен Гирит пришли в ужас. Турамбар пошатнулся, как от удара, и соскользнул вниз, и его меч был вырван из его хватки и рассек брюхо Дракона. Ибо Глаурунг в сильной судороге согнул всю свою дрожащую тушу и швырнул ее через ущелье, и там, на дальнем берегу, он корчился, крича, бьясь и извиваясь в своей агонии, пока не разрушил огромное пространство вокруг себя и лежал там наконец в дыму и разрушениях и был неподвижен.
Теперь Турамбар вцепился в корни дерева, ошеломленный и почти сломленный. Но он боролся с собой и гнал себя дальше, и наполовину скользя, наполовину карабкаясь, он спустился к реке и дерзнул снова на опасный переход, ползя теперь на четвереньках, цепляясь, ослепленный брызгами, пока он не перешел наконец и поднялся устало вверх по расщелине, которой они спускались. Так он пришел наконец к месту умирающего дракона, и он смотрел на своего сраженного врага без жалости, и был рад.
Там теперь Глаурунг лежал, с челюстями зияющими; но все его огни были погашены и злые глаза его были закрыты. Он был вытянут во всю свою длину и перекатился на один бок, а рукоять Гуртанга стояла в его брюхе. Тогда сердце Турамбара возвысилось внутри него, и, хоть Дракон еще дышал, он хотел вернуть свой меч, который, если он ценил его раньше, теперь достоин для него всего сокровища Нарготронда. Истинно подтвердились слова, сказанные при его ковке, что ничто, великое или малое, не будет жить, которое однажды он укусил.
Поэтому, подойдя к своему врагу, он поставил ногу на его брюхо и, схватив рукоять Гуртанга, приложил всю свою силу, чтобы вытащить его. И он воскликнул в насмешку над словами Глаурунга в Нарготронде:
- Привет тебе, Змей Моргота! Вот мы встретились снова! Умри сейчас, и тьма возьмет тебя! Так Турин, сын Хурина, отомщен.
Затем он вырвал меч, и как раз когда он сделал это, струя черной крови последовала за ним [мечом] и упала на его руку, и его плоть была обожжена ядом, так что он громко закричал от боли. При этом Глаурунг шевельнулся, открыл свои гибельные глаза и посмотрел на Турамбара с такой злобой, что показалось ему, что он был поражен стрелой; и из-за этого и из-за сильной боли в руке он впал в забытье и лежал как мертвый рядом с Драконом, и его меч был под ним.
Теперь пронзительные вопли Глаурунга дошли до людей у Нен Гирит, и они были наполнены ужасом; и когда дозорные увидели издалека великое разрушение и горение, что Дракон сделал в своих муках, они поверили, что он растаптывает и уничтожает тех, кто напал на него. Тогда в самом деле они желали миль длиннее, чем те, что лежали между ними; но они не дерзали покинуть высокое место, где они были собраны, ибо они помнили слова Турамбара, что, если Глаурунг победит, он пойдет сперва к Эфель Брандир. Поэтому они наблюдали в страхе за любыми знаками его движения, но никто не был столь тверд, чтобы спуститься и искать вестей на месте битвы. И Ниниэль сидела и не двигалась, исключая, что она содрогалась и не могла успокоить свои члены; ибо когда она услышала голос Глаурунга, ее сердце умерло внутри нее, и она чувствовала, что ее тьма ползет на нее снова.
Так Брандир нашел ее. Ибо он пришел наконец к мосту через Келеброс, медленно и устало; весь долгий путь в одиночестве он хромал на своем костыле, и было по меньшей мере пять лиг от его дома. Страх за Ниниэль гнал его вперед, и теперь вести, что он узнал, была не худшими, нежели он опасался.
- Дракон пересек реку, - люди говорили ему, - и Черный Меч определенно мертв, и те, кто пошел с ним.
Тогда Брандир встал рядом с Ниниэль и догадался о ее несчастье, и он тосковал по ней; но он думал, тем не менее: «Черный Меч мертв, и Ниниэль жива». И он содрогнулся, ибо внезапно показалось ему холодно у вод Нен Гирит; и он набросил свой плащ на Ниниэль. Но он не нашел слов, чтобы сказать; и она не говорила.
Время проходило, и все еще Брандир стоял молча рядом с ней, вглядываясь в ночь и слушая; но он не мог видеть ничего и не мог слышать никакого звука, кроме падения вод Нен Гирит, и он думал: «Теперь определенно Глаурунг ушел и прошел в Бретиль». Но он не жалел свой народ больше, дураков, что пренебрегали его советом и презирали его. «Пусть Дракон идет к Амон Обель, и будет время тогда бежать и увести Ниниэль прочь». Куда, он едва ли знал, ибо он никогда не путешествовал за пределы Бретиля.
Наконец он нагнулся и тронул Ниниэль за руку, и сказал ей:
- Время проходит, Ниниэль! Идем! Время идти. Если ты позволишь мне, я поведу тебя.
Тогда молча она поднялась и взяла его руку, и они перешли через мост и пошли вниз по тропе к Переправам Тейглина. Но те, кто видел их, двигающихся как тени во тьме, не знали, кто они были и не заботились [насчет этого]. И когда они прошли немного сквозь безмолвные деревья, луна поднялась над Амон Обелем, и поляны лесса были наполнены серым светом. Тогда Ниниэль остановилась и сказала Брандиру:
- Это путь?
И он ответил:
- Какой путь? Ибо вся наша надежда в Бретиле кончена. У нас нет пути, исключая сбежать от Дракона и бежать далеко от него, пока еще есть время.
Ниниэль посмотрела на него в удивлении и сказала:
- Не предлагал ли ты вести меня к нему? Или ты обманывал меня? Черный Меч был моим возлюбленным и моим мужем, и только чтобы найти его, я иду. Что еще мог ты подумать? Теперь делай как ты хочешь, но я должна торопиться.
И прямо как Брандир остановился на миг удивленным, она бежала от него; и он взывал ей вслед:
- Подожди, Ниниэль! Не иди одна! Ты не знаешь, что ты найдешь. Я пойду с тобой!
Но она не обращала внимания на него и шла теперь, как будто ее кровь обжигала ее, которая прежде была холодна; и хоть он следовал, как мог, она вскоре исчезла из его вида. Тогда он проклял свою судьбу и свою слабость; но он не повернул назад.
Теперь луна поднялась белой в небе и была близка к полной, и как Ниниэль сходила вниз с возвышенности к земле вбили реки, показалось ей, что она помнит ее и боится ее. Ибо она пришла к Переправам Тейглина, и Хауд-эн-Эллет стоял там перед ней, бледный в лунном свете с черной тенью, отбрасываемой наискосок от него; и из кургана исходил великий страх. Тогда она повернулась с криком и бежала на юг вдоль реки, и бросила свой плащ, как она бежала, как будто сбрасывая тьму, что вцепилась в нее; и под [плащом] она была вся одета в белое, и она сияла при луне, как она порхала среди деревьев. Так Брандир наверху склона холма видел ее и повернул, чтобы пересечь ее курс, если он сможет; и, найдя, по счастью, узкую тропу, которой пользовался Турамбар, ибо она оставляла более избитую дорогу и шла круто вниз на юг к реке, он подошел наконец близко позади нее снова. Но, хоть он звал, она не обращала внимания или не слышала, и вскоре она еще раз она прошла вперед; и так они приблизились к лесам рядом с Кабед-эн-Арас и месту агонии Глаурунга.
Луна была тогда плывущей на юге безоблачно, и свет был холодным и ясным. Подойдя к краю разорения, что Глаурунг сделал, Ниниэль увидела его тело, лежащее там, и его брюхо, серое в лунном свете; но рядом с ним лежал человек. Затем, забыв свой страх, она побежала среди тлеющих развалин и так пришла к Турамбару. Он упал на бок, и его меч лежал под ним, но его лицо было бледным, как смерть в белом свете. Тогда она бросилась [наземь] рядом с ним, плача, и целовала его; и казалось ей, что он дышит слабо, но она думала, что это только обман ложной надежды, потому что он был холоден и не шевелился, и не отвечал он ей. И как она ласкала его, то нашла, что его рука почернела, как если бы она была обожжена, и она омыла ее своими слезами и, оторвав полосу от своего одеяния, перевязала ее. Но все еще он не шевельнулся от ее прикосновения, и она снова поцеловала его и воскликнула громко:
- Турамбар, Турамбар, вернись! Услышь меня! Пробудись! Ибо это Ниниэль. Дракон мертв, мертв, и я одна здесь рядом с тобой.
Но он не отвечал ничего. Ее крик Брандир слышал, ибо он подошел к краю разорения; но как только он шагнул вперед к Ниниэль, он остановился и стоял неподвижно. Ибо от крика Ниниэля Глаурунг в последний раз шевельнулся, и по всему телу его пробежала дрожь; и он чуть приоткрыл свои гибельные глаза, и луна засветилась в них, как, задыхаясь, он сказал:
- Привет тебе, Ниэнор, дочь Хурина. Мы встречаемся снова, прежде чем мы скончаемся. Я даю тебе радость, что ты нашла своего брата наконец. И теперь ты узнаешь его: убийца [«пырятель»] во тьме, предательский к врагам, неверный к друзьям и проклятие для своего рода, Турин, сын Хурина! Но худшее из всех его деяний ты почувствуешь в себе.
Тогда Ниенор сидела как некто ошеломленный, но Глаурунг умер; и с его смертью пелена его злобы пала с нее, и вся ее память становилась яснее перед ней, от дня к дню, и она не забыла никакой из тех вещей, что случились с ней с тех пор, как она лежала на Хауд-эн-Эллет. И все ее тело сотрясалось от ужаса и сильного страдания. Но Брандир, который все слышал, был поражен и прислонился к дереву.
Затем внезапно Ниенор вскочила на ноги, и стояла бледная, как призрак при луне, и смотрела вниз на Турина, и воскликнула:
- Прощай, о дважды возлюбленный! Турин Турамбар турун’амбартанен: одолевший судьбу [«повелитель судьбы»], судьбой одоленный! О, счастливый быть мертвым!
Затем, обезумев от горя и ужаса, что охватили ее, она бежала в исступлении с того места; и Брандир заспотыкался за ней, крича:
- Подожди! Подожди, Ниниэль!
На мгновение она остановилась, оглядываясь пристальным взглядом.
- Подожди? – воскликнула она. – Подожди? Это был всегда твой совет. Если бы я вняла ему! Но теперь уже слишком поздно. И теперь я не буду ждать больше в Средиземье.
И она помчалась впереди него.
Быстро она пришла к краю Кабед-эн-Арас и там стояла и смотрела на шумную воду, крича:
- Вода, вода! Возьми теперь Ниниэль Ниенор, дочь Хурина; Скорбь, Скорбящую дочь Морвен! Возьми меня и неси меня в Море!
С этим она бросилась через край: вспышка белого поглотилась темной пропастью, крик затерялся в реве реки.
Воды Тейглина продолжали течь, но Кабед-эн-Араса больше не было: Кабед-Наэрамарт, Прыжок Ужасной Судьбы, после он был назван людьми; ибо ни один олень не прыгал когда-либо там снова, и все живое избегало его, и ни один человек не ходил по его берегу. Последним из людей, заглянувших в его тьму, был Брандир, сын Хандира; и он отвернулся прочь в ужасе, ибо его сердце дрогнуло, и хоть он ненавидел теперь свою жизнь, он не мог там принять смерть, которую он желал. Затем его мысли обратились к Турину Турамбару, и он воскликнул:
- Я ненавижу тебя или мне жаль тебя? Но ты мертв. Я не должен тебе никаких благодарностей, забирающий все, что я имел или имел бы. Но мой народ в долгу перед тобой. Подходяще, чтобы от меня они узнали это.
И поэтому он начал хромать обратно к Нен Гирит, избегая места Дракона с содроганием; и как он взбирался по крутой тропе снова, он наткнулся на человека, который выглядывал сквозь деревья и, увидев его, отпрянул. Но он [Брандир] заметил его лицо в слабом свете заходящей луны.
- Ха, Дорлас! – воскликнул он. – Какие новости можешь ты сказать? Как ты отделался живым? И что насчет моего родича?
- Я не знаю, - ответил Дорлас угрюмо.
- Тогда это странно, - сказал Брандир.
- Если ты хочешь знать, - сказал Дорлас, - Черный Меч хотел, чтобы мы перешли вброд стремительное течение Тейглина в темноте. Странно ли, что я не смог? Я получше некоторых человек с топором, но я не козлоногий.
- Так они продолжили без тебя идти на Дракона? – сказал Брандир. – Но как, когда он прошел поверх [на другой берег]? По меньшей мере ты должен был оставаться поблизости и видеть, что случилось.
Но Дорлас ничего не ответил и смотрел только на Брандира с ненавистью в глазах. Тогда Брандир понял, осознав внезапно, что этот человек бросил своих товарищей и, не имеющий [«недоукомплектованный»] стыда, затем спрятался в лесу.
- Позор тебе, Дорлас! – сказал он. – Ты зачинатель наших горестей: подстрекая Черный Меч, навлекая Дракона на нас, подвергая меня презрению, увлекая Хунтора на смерть, а потом ты бежишь, чтобы притаиться в лесу!
И как он говорил, другая мысль пришла в его ум, и он сказал в великом гневе:
- Почему ты не принес вести? Это было наименьшее наказание, которое ты мог сделать. Сделай ты так, леди Ниниэль не имела бы нужды искать их сама. Ей никогда не нужно было видеть Дракона. Она могла бы жить. Дорлас, я тебя ненавижу!
- Храни свою ненависть! – сказал Дорлас. – Она столь же немощна, как все твои советы. Но если бы не я, орки бы пришли и повесили бы тебя как пугало в твоем саду. Возьми имя притаившегося себе!
И с тем, будучи от своего стыда более готовым к гневу, он нацелился ударить Брандира своим большим кулаком и так скончал свою жизнь, прежде чем изумление покинуло его глаза: ибо Брандир вытащил свой меч и зарубил его смертельным ударом. Затем мгновение он стоял, содрогаясь, чувствуя дурноту от крови; и, бросив свой меч, он повернулся и продолжил свой путь, опираясь на свой костыль.
Как Брандир пришел к Нен Гирит, бледная луна зашла, и ночь была на исходе; утро открывалось на востоке. Народ, что прятался все еще у моста, видел его идущим как серая тень на рассвете, и некоторые окликали его в удивлении:
- Где ты был? Видел ли ты ее? Ибо леди Ниниэль ушла.
- Да, - сказал Брандир, - она ушла. Ушла, ушла, чтобы никогда не вернуться! Но я пришел принести вам вести. Слушай теперь, народ Бретиля, и скажи, была ли когда-либо такая история, как история, что я несу! Дракон мертв, но мертв также Турамбар рядом с ним. И это хорошие новости: да, обе равно хороши в самом деле.
Тогда люди роптали, удивляясь его речи, и некоторые сказали, что он сумасшедший; но Брандир воскликнул:
- Выслушайте меня до конца! Ниниэль тоже мертва, Ниниэль прекрасная, которую вы любили, которую я любил превыше всего. Она прыгнула с края Оленьего Прыжка, и зубы Тейглина взяли ее. Она ушла, ненавидя свет дня. Ибо это она узнала прежде чем она бежала: детьми Хурина были они оба, сестра и брат. Мормегиль он звался, Турамбаром он назвал себя, скрывая свое прошлое: Турин, сын Хурина. Ниниэль мы назвали ее, не зная ее прошлого: Ниенор она была, дочь Хурина. В Бретиль они принесли тень своей темной судьбы. Здесь их судьба свершилась, и от горя эта земля никогда больше не будет свободна. Зовите ее не Бретиль, не земля халетрим, а Сарх ниа Хин Хурин, Могила Детей Хурина!
Тогда, хотя они не понимали еще, как это зло свершилось, люди плакали, когда стояли, и некоторые говорили:
- Могила в Тейглине для Ниниэль возлюбленной, могила будет там для Турамбара, самого доблестного из людей. Наш избавитель не должен быть оставлен лежать под небом. Давайте пойдем к нему.
